Вячеслав Бутусов: «Меня сейчас за границу палкой не выгонишь»

Музыкант Вячеслав Бутусов, отмечающий 15 октября 60-летие, в интервью АиФ рассказал о коматозном состоянии после перелетов, песнях «Наутилуса», не теряющих своей актуальности, и новом проекте «Орден Славы», который прославляет Бога.

Владимир Полупанов: - 5 лет назад вслед за группой «Наутилус Помпилиус» ты «потопил» и «Ю-Питер» (ныне группа Бутусова называется «Орден Славы»). Почему группа не могла существовать дальше под этим названием? В нее же можно было приглашать любых музыкантов, как это делает Борис Гребенщиков в рамках «Аквариума».

Вячеслав Бутусов: - Можно было и с «Наутилусом» так поступить. Но, на мой взгляд, это уже другая история. Идея создания «Ю-Питера» состояла именно в том, что это был союз прежде всего двух музыкантов (меня и Георгия Каспаряна), которые объединились почти 20 лет назад. Мы долгое время сидели в студии, выпустили несколько альбомов. И Георгий в какой-то момент мне сказал: «Давай уже группу создавать». И мы сделали «Ю-Питер». Но со временем у Каспаряна появились свои крупные проекты — «Симфоническое Кино», затем он вернулся в группу «Кино», которую они заново подняли. Ты, наверно, в курсе?

— Безусловно. Не попал на живое выступление в Москве. Но посмотрел запись «Концерта в „Севкабеле“». Отличная работа! Цой жив! В прошлом году у твоей группы с нескромным названием «Орден Славы» вышел дебютный альбом «Аллилуйя»…

— Название — это игра слов. А вообще, проект нужно воспринимать как сообщество людей, которые своим творчеством прославляют Господа Бога.

— Правильно ли я понимаю, что теперь твое творчество будет так или иначе в русле православия, с христианской тематикой?

- Я очень осторожно использую религиозную тематику, даже в меньшей степени, чем это было в «Ю-Питере», когда я часто цитировал в текстах Евангелие. Все, что мы делаем, делаем осмысленно, во славу Божию. Это может быть на подсознательном уровне, просто общее отношение.

В силу карантинных обстоятельств я много времени провожу дома, почти не выбираюсь из своей деревни в Пушкине. Живу затворником. И около двух лет пишу симфоническую музыку, на ней сейчас я больше всего сконцентрирован.

— Это заказ для кино? Или чтобы пополнить репертуар симфонических оркестров?

— Иногда её берут в кино или театр, как в случае с Александринкой. Валерий Владимирович Фокин предложил написать музыку для спектакля «Два царя» по пьесе Бориса Акунина, который приурочен к круглой дате Александринского театра (265 лет. — Прим. ред.). Для этой постановки я написал 11 симфонических тем. А вообще, пишу развернутый симфонический цикл — ораторию, балет, оперу, симфонию, какие-то отдельные небольшие опусы. Меня это очень увлекло.

— Интересно, как ты пишешь симфонии? У тебя архитектурное образование, музыкального нет. На гитаре наигрываешь мелодии?

— В основном, конечно, использую гитару. Но потом перекладываю партии на различные инструменты. Я самоучка. Сам освоил необходимый набор знаний. В карантинном режиме это идеальное занятие для композитора.

— Что тебя привлекает в симфонической музыке?

— Во-первых, у оркестра огромные возможности! Во-вторых, рождаются интересные темы, которые требуют больших усилий. Мне это очень нравится. Могу сидеть с утра до позднего вечера, сочиняя музыку. За несколько лет накопил массу материала.

— Но вернемся к альбому «Аллилуйя» и конкретно песне «Идиот», на которую снят прекрасный мультипликационный клип…

— Сбылась мечта идиота (смеется). Я очень давно хотел снять мультипликационный клип и очень доволен результатом.

— Песня родилась после очередного прочтения Достоевского?

— Во-первых, да, мы с детьми периодически возвращаемся к классическим произведениям. Каждый раз воспринимаешь всё по-новому. Во-вторых, эти темы возникают потому, что мы в Питере живем, в этой атмосфере, в которой жили Достоевский, Гоголь, Пушкин.      

— Борис Гребенщиков в интервью высказывал мысль, что большая часть русских классических писателей, и Федор Михайлович в их числе, — люди «с очень специальной, если не больной психикой».  Ты с ним не согласен?

— Восприятие зависит от субъективных факторов. Кто-то видит в этом больную психику, а я нахожу у Достоевского много здравых и полезных мыслей.

— Например?

— То, как он рассуждает о жизни человека, о его предназначении. О том, какое место в жизни русского человека занимает Вера, Господь Бог. У него очень много рассуждений на эти темы.

— Герой «Преступления и наказания» Родион Раскольников перед убийством старушки-процентщицы рассуждает: «Тварь ли я дрожащая или право имею?» Разве люди, бессмысленно убивающие невинных людей, не такими мыслями руководствуются?

— Мы опять с тобой возвращаемся к субъективности восприятия. Можно прочесть букварь для первого класса и взять топор в руки. Больное воображение всегда находит оправдание поступкам. Человек с расстройством психики делает совершенно другие выводы из всего. Неадекватно воспринимает даже то, чему радуются обычные люди — солнышку, осенним листьям.

— Есть в песне «Идиот» фраза: «Чем больше город, тем меньше люди». Это о том, что в мегаполисе человек чувствует себя песчинкой? А в единении с природой…

— Человеком. Так и есть. Я как градостроитель свои наблюдения выплеснул в этой песне. Еще в 85-м году, когда мы защищали в архитектурном дипломы, я по своей теме наткнулся на доклад японских архитекторов, которые в те времена были самыми передовыми. В этой работе они обсуждали вопрос, насколько большим может быть город, и до какой степени он может развиваться. Уже тогда было научно доказано, что конгломерация сильно влияет на все процессы — политические, экономические, социальные. И город больше миллиона жителей — это уж очень много. У людей, живущих в мегаполисах, происходят изменения психики. Это доказанный научный факт.

Достаточно пожить несколько лет в деревне, а потом оказаться в крупном городе, таком, например, как Шанхай с 23 млн жителей или Мехико (70 млн жителей. — Прим. ред.), и можно понять, насколько отличается поведение жителей мегаполиса. Изменяется сама природа человека, который живет в таком мегаполисе. Чем больше город, тем больше «турбулентность». Есть люди сильные, которые с легкостью выживают в центрифуге этих событий. Без повышенного коэффициента наэлектризованности они просто жить не смогут. У нас наступает коматоз.

— Фразу «Патриот без Отечества, сирота без Родины. Идиот, идиот…» я считал как «человек без отечества — идиот». Верно ли?

— Все правильно. Это попытка сформулировать, как ощущает себя человек без Отечества. Мы же ассоциируем Отечество с Отцом, а Родину с Матерью. Идиот у Достоевского это не дурак или глупец, идиот — это человек, который живет без политической привязанности. Он не участвует в политических активностях.

— В таком случае и нас с тобой можно назвать идиотами.

— Конечно. Значение этого слова сильно изменилось, как и у многих других слов.

— В 80-е и в начале 90-х у многих советских граждан возникло ощущение, что «за океаном» жизнь слаще. У вас ведь тоже были попытки пожить на Западе. Заграничный мир тебя чем-то не устроил?

— У меня действительно были попытки уехать и пожить там. В результате я всё равно возвращался сюда с облегчением. По молодости нам было интересно получить новый опыт. К тому же в те времена это было редким явлением — иметь возможность пожить за границей. Сейчас в этом нет ничего необычного. Когда флёр экзотичности исчезает, ты по-другому осознаешь свою жизнь и в России, и за границей. С возрастом у меня сформировалось почти сакральное отношение к таким понятиям, как Родина, к тем местам, где родился, живу.

Сейчас меня палкой не загонишь за границу. С ужасом жду, когда мы полетим на гастроли в Америку в феврале следующего года. Каждый раз, когда возвращаюсь оттуда, говорю: «Всё! Больше туда не поеду».

— Почему?

— По разным причинам. Не потому, что там плохо. Во-первых, я очень тяжело переношу все путешествия против времени, в сторону на восток. Мой организм моментально реагирует на «потерю» нескольких часов жизни. И, когда возвращаюсь из Америки, я физически мертвый две недели. Недавно летали на гастроли на Дальний Восток. И там я жил как под наркозом. А во-вторых, сильно видоизменилось восприятие всех этих западных ценностей, которые мы рисовали себе декоративным образом. Для нас они уже не экзотика. Мы уже видим все своими глазами, в том числе грязь и мусор на улицах западных городов. И неизбежно сравниваем с тем, как это у нас происходит. Я довольно часто говорю про свою деревню, где сейчас живу. Потому что нашёл идеальное место для жизни в единении с природой.

— Западные ценности девальвировались со временем? Или вы их себе просто надумали?

— Западная цивилизация — это все-таки другой мир, другое устройство, другое восприятие окружающей действительности. Хотя иногда это вызывает ощущение какой-то новизны. Это тоже полезно, конечно. Но зачем мне далеко летать за этой новизной? Я лучше прогуляюсь недалеко от дома.

— От поездки в Америку можно же было отказаться, раз тяжело переносишь перелеты.

— Сейчас такие тяжелые времена, что мы почти ни от каких предложений не отказываемся.  Надо как-то выживать.

— Есть у «Ордена Славы» песня «Город», посвященная Санкт-Петербургу. Почему такого посвящения не заслужил Екатеринбург, где ты родился? Или он окончательно остался в прошлой жизни?

—  Песня «Город» выпущена отдельным синглом и правда посвящена Санкт-Петербургу. У меня так или иначе есть много посвящений Питеру, Пушкину, Царскому Селу. Но я их завуалировал. А в случае с «Городом» сделал официальное посвящение.

В тот период, когда я жил в Екатеринбурге, у меня таких мыслей не возникало. Потому что голова была забита другими вещами. К своему стыду могу сказать, что в те времена я был человеком, далеким от чувства благодарности к месту, которое меня приютило, где я родился, где меня вскормили, обучили. Это у меня уже в более зрелом возрасте начали развиваться эти чувства. А тогда я был туповат, в смысле бесчувственен. Тупость это не глупость, а бесчувственность.

— В сентябре этого года я вдруг обнаружил тебя среди спикеров Восточного экономического форума во Владивостоке. В Твиттере о твоем выступлении было сказано: «Бутусов сослался на труды святых отцов, расшифровал термин „экология души“, а также рассказал о совести и потерянном рае». Так о чём всё-таки было твое выступление?

— Как ты, наверно, догадываешься, нас пригласили туда изначально в качестве музыкантов с концертом. Ну и в нагрузку как публичную фигуру попросили сделать доклад на тему экологии. Я подумал, что надо сказать что-то более-менее содержательное, поэтому готовился. Покопался в разных источниках и набрел на такой термин как «экология души». И просто напомнил об этом предпринимателям и политикам. С этого понятия все начинается. Суть его очень проста. Как говорят святые отцы, если у тебя на душе спокойно и совесть чиста, то вокруг тебя все преображается соответствующим образом. И наоборот, когда у человека на душе грех или депрессия, все вокруг воспринимается в мрачных тонах.

— В октябре ты анонсировал выпуск авторизованной коллекции «Наутилуса Помпилиуса». В аннотации к ней сказано, что впервые «альбомы изданы полностью, в надлежащем качестве, в оригинальном оформлении, в них вернутся изъятые по каким-то причинам треки». По каким причинам песни не попадали в альбом? Они не проходили внутриколлективую цензуру или соответствующие советские органы запрещали их выпускать?

— Это была цензура исключительно внутреннего порядка, конечно. На ранних этапах существования группы, когда СССР «завершал строительство социализма», мы столкнулись с редактированием и «литованием» текстов, анализом смысла — в общем, с цензурой во всех ее проявлениях. Но в конце 80-х уже, напротив, никакой цензуры не было. Содержание каждого альбома мы рассматривали в зависимости от какой-то концепции. Илья Кормильцев просил не включать песню в альбом, если она не соответствовала тому или иному звучанию, которое он себе представлял. Во время записи всегда пишется, как правило, больше материала, чем нужно, с запасом. Раньше к тому же существовали ограничения по хронометражу. Вся пластинка должна была звучать не больше 45 минут. Поэтому что-то приходилось откладывать в ящик. Все это накапливалось.

Этим проектом занимаются художник Александр Коротич, известный коллекционер Евгений Гапеев и издатель Олег Коврига. Это они предложили облагородить архив, довести до ума и издать. Очень щепетильно ко всему подошли, собрали вообще всё, что было. О некоторых песнях уже даже я забыл. Мы эту коллекцию издаем в основном для людей пытливых и увлеченных.

— У тебя были разные этапы отношения к наследию «Наутилуса Помпилиуса» после того, как группа распалась. Ты признавался мне в какой-то период, что тебя воротило от этих песен. Но спустя время ты стал возвращаться к этому багажу и даже сделал отдельную программу из песен «Нау». Как сегодня ты воспринимаешь эти песни?

— Я немного «переболел» всем этим и сейчас воспринимаю их как нечто естественное, неотъемлемую часть своей природы. Я с этими песнями живу. Концертная программа с репертуаром «Наутилуса» для меня как литургия в церкви. Мы эту службу несем, исполняя периодически эти песни. К 30-летию рождения группы они были переосмыслены и сильно видоизменились.

— Гражданская лирика, например «Шар цвета хаки»  или «Скованные одной цепью», по-прежнему актуальны?

— Тогда мы были молодыми и рефлексировали, более рефлекторно реагировали на всё. У нас тогда было своего рода обострённое восприятие действительности. В нас были сильны пацифистские взгляды, хотя мы плохо представляли себе, что это такое. Когда были студентами, нам казалось, что если нас заберут в армию, запретят играть рок-музыку, на этом жизнь закончится. И мы умрём.

Но в целом, все эти мысли вполне созвучны современному дню, они попадают в повестку сегодняшнего дня. Я не вижу особых изменений в этой тематике. В тексте «Скованные одной цепью» Илья Кормильцев обобщил и подвел черту в рассуждениях о том, что такое государство. В одном стихотворении описал всю государственную систему, неважно с каким устройством.

— Тогда же вы были ярыми борцами с системой, так, во всяком случае, казалось. Сегодня ты в оппозиции к государству?

— Конечно, нет. Я могу сокрушаться, соболезновать, сочувствовать, сострадать всему тому, что происходит. Я болею за то, что происходит в обществе, переживаю за то, что в головах у людей. Но я вообще не понимаю, как можно быть в оппозиции по отношению к собственному государству, в котором живешь?

— Комментируя песню «Гудбай, Америка» ты сказал, что «кисляк и плаксивость» тогда были в моде.

— Это был период псевдодекаданса.

— Мне, наоборот, казалось, что конец 80-х — это период какого-то безудержного веселья. Потому что стали открываться границы, появилось некое ощущение свободы. Разве нет?

— Наверно, так и есть. Но у нас на Урале элементы декаданса культивировались как будто насильственным образом. В песнях должно было присутствовать состояние тоски и безнадеги.

— На сцене преобладали черные цвета в одежде…

— Да, все должно быть угрюмым.

— А ты свою угрюмость на сцене усугублял?

— Наоборот. То свойство природы, которое во мне присутствует, эта угрюмость, я стараюсь задвинуть куда-нибудь подальше, «за кулисы». Если в природе человека есть скептицизм или просто отрицательный заряд, его лучше убирать на задний план, чтобы не травмировать зрителей.

— Когда мне попался ваш совместный с Юрием Каспаряном альбом «Незаконнорожденный АльХимик Доктор Фауст Пернатый Змей», выпущенный в конце 90-х, я написал разгромную рецензию, мне показалось, что вы с Георгием сошли с ума.

— Приблизительно так и было.

— Что вы употребляли тогда?

- Это была интоксикация мозга. Неважно, что человек употребляет. Важно, что с ним в результате происходит. Суть в тебе самом. Весь яд, наркотик и алкоголь вырабатывает человеческая «фабрика». Когда тебе хочется усилить воздействие, ты прибегаешь к использованию «детонаторов», чтобы ускорить взрыв. То, что наркотики рождают в человеке какую-то новую вселенную, новую философию, это всё сказки.

— Ну, признайся, что-то же употребляли?

— Все, как обычно: пили, курили и «детерменировали камни». На тот момент больше ничего и не было.

— Ты был в глубокой депрессии?

— Это даже депрессией нельзя назвать. Я был в тяжелом коматозном состоянии, как будто находился на дне болотного водоема.

— Несколько лет назад ты воцерковился. Был ли у тебя поворотный момент, как у Константина Кинчева, когда он осознал, что умирает от героиновой зависимости? Или ты к Вере пришёл постепенно, без «детерменирования»? И потом, меня всегда мучил вопрос: для того, чтобы стать праведником, обязательно перед этим, фигурально выражаясь, вываляться в грязи?

— Нет, конечно. Я это вижу по своим детям, которых у меня четверо, и внучка уже в школу пошла. Вижу, как они воспринимают жизнь. Сын Даниил с 5 лет ходит с нами на молитвы. И я вижу результат. Не было у него никаких страшных испытаний, какие человек проходит в подростковом возрасте. Они, конечно, есть. Но я вижу, как сыну удается противостоять этому. И это для меня удивительно. Так что у всех свой путь к Богу. В моем случае сказочного волшебства не произошло. Мне пришлось постепенно в это проникать и делать все, чтобы это в меня проникало. Момент очистки был каким-то техническим процессом.

— В каком-то интервью ты сказал, что все мы на этой грешной земле мучаемся и только после смерти обретем жизнь вечную и мучиться, соответственно, перестанем. Не хочу вступать с тобой в теологический спор, но ты правда считаешь, что мы здесь мучаемся?

— Кто-то мучается, а кто-то радуется. Смысл жизни как раз в том и состоит, чтобы радоваться сегодня и сейчас. Если человек не мучается — это великое счастье. Но есть и мученики. Видимо, им для чего-то эти испытания даются. Что будет после смерти, никому неведомо. Мне кажется, что человек обнадеживает себя верой в загробную жизнь для того, чтобы противостоять унынию. Мне Вера придает силы и возможность противостоять тому гнету, который я иногда ощущаю. Есть счастливые люди, которые этого не ощущают. И слава Богу!

— Коронавирус — это Божья кара?

— Да, я считаю, что это испытания для человечества. И воспринимаю их как проверку на крепость духа. Таких испытаний было много в истории. Были вещи и пострашнее. Главное не усугублять это войнами и социальными потрясениями. Мне кажется, нам просто показано: вот этого вполне достаточно. За несколько дней перевернулась вся картина мира.

— Тебе исполняется 60 лет. В контексте нашего с тобой разговора хочу спросить, ты все-таки сегодня чаще радуешься или мучаешься?

— Скажу тебе честно, я счастлив, что дожил до этих времен, до этого возраста. Сравниваю себя с 30-летним и понимаю, что сегодня чувствую себя намного лучше, и физически, и по общему настроению. То есть более полноценным человеком, чем 30 лет тому назад. Счастлив, что дотянул до этого состояния.