«Давила и смещала сердце». Боль, любовь и мудрость легендарного Горшкова

Его сердце. Он уже знал, что бывает, когда оно норовит остановиться. Помнил испуганные глаза Милы и растерянную Елену Чайковскую, которой предстояло стоять донором. 

Он же «крючок»

Горшков и Пахомова — как только танцы на льду в 1976 году оказались в программе Олимпийских игр, они подъехали к верхней ступени пьедестала. Британцы, считавшиеся законодателями моды в этой дисциплине, в Инсбруке остались без медалей. А ведь еще лет десять назад на чемпионате Европы в Москве наши не знали, как подступиться к пьедесталу. Они, стоя в стороне, с восхищением смотрели на делегацию из Лондона — платья, фраки, грация...

Стояла в стороне и 18-летняя Мила, катавшая с Рыжкиным. Да, чемпионы СССР, но не больше того. Но вскоре она присмотрела себе нового партнера.

Прибежала к Татьяне Тарасовой делиться: «Очень красивый мальчик! Вы учитесь в институте в одной группе... Ну, такой худенький, с большими глазами. С печальными». Тарасова перебрала в памяти всех с печальными глазами: «Неужели Горшков? Ну ты даешь, Мила. Он же “крючок”». Прямо так и сказала. 

«Больше всего боялся не оправдать ожиданий Милы, — рассказывал потом АиФ Александр Георгиевич. — У меня даже не было профессиональных коньков для танцев. В СССР их не делали. И тогда папа Милы, занимавший большой пост в ДОСААФ, привёз мне их из загранкомандировки. Чехословацкие коньки были на два размера больше, чем надо. Наши умельцы их разрезали, удалили из середины кусок и сварили заново. Но ботинок-то огромный, а у меня тонкая кость. Приходилось шнуровать его самым диким образом. На соревнованиях я прятал ноги под лавку, чтобы иностранцы не увидели этот ужас».

Александр Горшков: «Больше всего боялся не оправдать ожиданий Милы» Подробнее

Александр Горшков: «Больше всего боялся не оправдать ожиданий Милы» Подробнее

«И ты отдаешь ему свою кровь»

Коньки нормальные, блестящие ткани для костюмов появились только вместе с первыми приличными командировочными. А главное, появилась японская видеокамера. Невероятная штука, на которую Елена Чайковская постоянно снимала тренировки Горшкова и Пахомовой, чтобы искать в прокатах изъяны. Она ведь и балерин Большого театра привлекла — всё надо довести до ума, каждый шаг, каждый жест. Постоянно экспериментировали, искали способ подвинуть англичан с их танго и фокстротами... И через три года нашли — стали чемпионами мира. Большой чиновник международной федерации тогда устроил разнос тем, кто был в ответе за танцы на льду: «Эта советская пара уводит нас куда-то не туда — всё слишком сложно». Самих Пахомову и Горшкова золото чемпионата мира увело в ЗАГС. Всё так, как и говорила Мила: «Выиграем — поженимся».

Одно золото мира за другим — они скользили к своему дебюту на первой Олимпиаде — Международная федерация (пусть и со скрипом) решила расширить программу фигурного катания, добавив танцы к одиночникам и парам. За год до Инсбрука поехали на чемпионат Европы в Данию, выиграли, сели с медалями в самолет. «А когда приземлились в Москве, боль была такая, что ни ходить, ни сидеть не мог, — рассказывал Горшков. — Два дня меня пытались поставить на ноги дома, леча от невралгии. На третий день наконец доехали до диспансера, сделали снимок и поняли, что произошло. Это был спонтанный пневмоторакс — разрыв плевры лёгкого, воздух попал в межплевральную полость. Плюс в самолёте я неудачно повернулся — и лопнула веточка лёгочной артерии. В левом лёгком столько всего скопилось, что субстанция начала давить и смещать сердце».

«Ничто не предвещало беды, и вдруг твой ученик — между жизнью и смертью за год до Олимпиады, — делилась с АиФ Елена Чайковская. — А ты оказываешься единственно возможным донором с отрицательным резусом, который может его спасти, и отдаёшь ему свою кровь... Хирург Перельман тогда сказал: "Если бы он не был спортсменом, он бы уже не существовал"».

Операция длилась шесть часов. «Когда после реанимации меня перевели в обычную палату, уже на третий день я стал потихонечку разминаться. Отказался принимать обезболивающие, от которых дурел. На лёд в итоге вернулся. Во многом благодаря вере в меня Перельмана. Он дал добро на то, чтобы менее чем через месяц я поехал на чемпионат мира в США. Сказал: “Под мою ответственность”», — вспоминал фигурист.

Горшкова разрезали так, что левая рука выше плеча не поднималась. Так Мила сама руку поднимала и крутилась под ней. Докрутилась до Инсбрука. 

«Мила тогда впервые заплакала» 

«Олимпиаду мы выиграли, и стали появляться мысли: может, пора уходить? Дело в том, что когда ты идёшь наверх, то соревнуешься с соперниками — это легче. А вот уже наверху ты соревнуешься с собой. Фламенко, который был в олимпийском сезоне, наверное, самый удачный, самый любимый... Не знаю, смогли бы мы создать что-то интереснее. В общем, приехали домой к Чайковской, открыли бутылку шампанского и сказали: "Лена, мы решили — всё"». 

Родилась дочь Юля. Пахомова стала тренировать. Горшков, посчитав, что два тренера на одну семью — слишком, стал работать в федерации. Через два года у Милы обнаружили опухолевое заболевание лимфатической системы.

«Врачи сказали: “Хотите жить — всё в сторону и лечиться”. И тогда Мила, наверное впервые, заплакала. Не из-за страха, а от обиды, что придётся бросить своё дело. Лечение было тяжёлым. Потом наступил период ремиссии, и её выпустили с условием: “Исключить лёд, холод будет провоцировать заболевание”. Какое там! Она тут же побежала на каток. Мама устраивала ей скандалы, я пытался воздействовать. Но Мила сказала: “Отстаньте от меня!”. В августе 1985-го её вновь забрали в больницу. Даже в отделении реанимации она продолжала писать задания для тренировок. Отпустили её из больницы однажды — на Новый год. 31 декабря у Милы был день рождения. Её последний».

Мы не с первого раза заверили с ним эту часть интервью. Годы прошли, Александр Георгиевич женился во второй раз, стал президентом федерации фигурного катания России, но по-прежнему будто боялся подвести Милу... Другой бы, может, и перечеркнул всё — не печатайте. Горшков лишь попросил: «Только, пожалуйста, уберите подробности... Не надо так». 

Легенда о «Кумпарсите». Памяти великого фигуриста Александра Горшкова Подробнее

«Теперь только в магазин за кефиром». «Скользкий» путь Александра Горшкова Подробнее

«Ладил со всеми» 

Это его мягкость. Признавался: «Единственное, пожалуй, в чём меня всегда упрекали. Когда ещё работал в Госкомспорте, доходили слухи, что про меня говорят: “Да он же интеллигент!” Но стучать кулаком по столу, кричать: “Делай, как я сказал!” — не мой метод. Надо стараться жить проблемами своих подопечных, разговаривать, вникать».

Даже Ирина Роднина с её взрывным характером говорит: «Горшков умел ладить со всеми, хотя народ у нас в фигурном катании очень непростой. Это и спасало федерацию долгие годы».

Непростой народ с тех пор, как фигурное катание стало вновь подвигать всё другое, спортивное, постоянно давал поводы для скандалов. Кто куда ушел от Тутберидзе, почему этого включили в состав, что нашли в анализах Валиевой...

Журналисты раздували, он гасил: «Работа у вас такая: напишешь о хорошем, читать мало кто будет. А броский заголовок, что-то лежащее в области дрязг, сплетен заинтересуют публику. Я всё понимаю, поэтому несильно обижаюсь. Но и вы меня поймите — неверно интерпретированное слово может вырасти в проблемы. А они никому не нужны — ни спортсменам, ни тренерам, ни нашему фигурному катанию в целом».

Уже другая субстанция начала давить на сердце. В ней скопилось столько всего и всех, с кем приходилось ладить... А сверху ещё и отстранение от того мира, в котором они с Пахомовой стали первыми. 

Сердце стукнуло последний раз в день, когда за окном заблестел первый лёд. И вроде бы вся жизнь связана была с ним... Но вот зиму Горшков очень не любил. «С тех пор как стал заниматься фигурным катанием. Друзья после школы играют во дворе, а меня мама тащит через этот двор на тренировку. Катаешься на морозе, ног от холода не чувствуешь. А потом придёшь в теплушку отогреваться, и такая боль в ногах...»