Александр Горшков: «Больше всего боялся не оправдать ожиданий Милы»

Горшков и Пахомова — первые в истории фигурного катания олимпийские чемпионы в танцах на льду. В октябре у Александра Георгиевича юбилей — 70 лет. В декабре 70 лет исполнилось бы и Людмиле Алексеевне...

— Зиму не люблю. С тех пор как стал заниматься фигурным катанием. Друзья после школы играют во дворе, а меня мама тащит через этот двор на тренировку. Тренировались мы на морозе, когда ног от холода не чувствуешь. А потом придёшь в теплушку отогреваться, и такая боль в ногах...

Вся жизнь моя связана со льдом. Все яркие эмоции там. Но мне не нравятся вопросы «Какая медаль дороже всего?», «Какой момент самый счастливый?». Думаю, не бывает этого «самого счастливого». Для каждого этапа пути своё счастье.

Прятал коньки

Пахомова сама его выбрала. Как вспоминает тренер Татьяна Тарасова, Мила сказала ей: «Ты его знаешь, я нашла себе партнёра! Очень красивый мальчик! Вы учитесь в институте в одной группе... Ну, такой худенький, с большими глазами. С печальными». Тарасова не сразу поняла, о ком речь. Горшкова она тогда всерьёз не воспринимала. Называла его «крючком».

— Сам понимал, когда соглашался на предложение Милы, где я, а где она. Больше всего боялся не оправдать ожиданий. Я ведь только осваивал азы в танцах на льду, а она уже двукратная чемпионка СССР (в паре с В. Рыжкиным. — Ред.).

У меня даже не было профессиональных коньков для танцев (пятка короче, зубцы меньше, чем у обычных). В СССР их не делали. И тогда папа Милы, генерал-майор в отставке, занимавший большой пост в ДОСААФ, привёз мне их из загранкомандировки. Чехословацкие коньки были на два размера больше, чем надо. Наши умельцы их разрезали, удалили из середины кусок и сварили заново. Но ботинок-то огромный, а у меня тонкая кость. Приходилось шнуровать его самым диким образом. На соревнованиях я прятал ноги под лавку, чтобы иностранцы не увидели этот ужас.

А Милина мама доводила до ума костюмы, которые выдавали в Доме моделей спортивной одежды, — переделывала, расшивала блёстками.

Уже потом, когда появились приличные командировочные, мы стали за границей покупать ткани. Что ещё везли? Пластинки, любую аудиоаппаратуру, чтобы слушать музыку. И конечно, японскую кинокамеру. Каждую неделю Елена Чайковская (тренер пары. — Ред.) снимала на неё то, что мы натворили. Я сдавал плёнку в проявку, и мы на проекторе просматривали тренировки, искали изъяны.

Пахомова, Горшков и Чайковская стремились создать своё, не похожее ни на что. Только так можно было потеснить англичан, которые с танго и фокстротами считались законодателями моды в танцах на льду. «Пока не выиграем чемпионат мира, никакой женитьбы», — говорила Мила.

— Надо было рисковать, делать то, что до тебя никто не делал. Когда мы наконец выиграли этот чемпионат мира (в 1970-м, спустя 3 года после образования пары. - Ред.), председатель технического комитета международной федерации собрал тренеров и устроил разнос. Мол, эта советская пара уводит танцы куда-то не туда — всё слишком сложно, начиная с музыки (были использованы фрагменты из пьес Бетховена, Монюшко, Моцарта. — Ред.).

Мы поженились. Варить борщи Миле по-прежнему было некогда — соревнования, тренировки. В редкие моменты, когда мы были дома, кормила нас её мама, которая жила по соседству. По сути, в нашей жизни изменилось одно — на сборах мы перестали жить в разных номерах.

Ты проводишь с человеком 24 часа в сутки и знаешь его настолько хорошо, что не надо слов. По глазам умеешь читать: когда боль, когда обида. Но есть железное правило: не тащить разборки на льду домой, а домашние проблемы на лёд.

«Мы решили — Всё»

«Вам, молодой человек, теперь только за кефиром с авоськой ходить», — сказал врач Горшкову за год до Олимпиады-76, где разыгрывались первые медали в танцах на льду.

— Я и сам, наверное, виноват в том, что случилось. Когда впервые почувствовал боли в Копенгагене на чемпионате Европы (1975 г.), никому ничего не сказал. Даже Миле. Подумал: а вдруг врачи упекут куда-нибудь и придётся пропустить стартующий через 1,5 месяца чемпионат мира — решающий турнир перед Олимпиадой? Но по возвращении в Москву в самолёте при посадке я, видимо, неудачно повернулся, и внутри что-то щёлкнуло. Боль была такая, что не передать. Три дня мне не могли поставить диагноз. Потом выяснилось, что лопнула веточка лёгочной артерии и в плевральную полость начала поступать кровь. Операция длилась 6 часов, делал её известный хирург Михаил Израилевич Перельман. Уже через пару дней я потребовал прекратить мне вкалывать обезболивающие, от которых дурел, и пытался сделать зарядку — чтобы оценить нанесённый мне ущерб. Вот тогда дежурный врач и нарисовал мне перспективу с авоськой: «У тебя операция, огромная потеря крови, забудь про чемпионат». Я расстроился, Миле всё рассказал. А она: «Обещаю, мы туда поедем!» И пошла к председателю Спорткомитета выбивать разрешение. Он добро дал. Но врачи были против, решили сначала устроить мне просмотр на катке: посмотреть, загнусь я прямо на льду или нет. А разрезали меня хорошо — левая рука выше плеча не поднималась. Так Мила сама руку поднимала и крутилась под ней. Перельман сказал: «Отпустить под мою ответственность».

Олимпиаду мы выиграли, и стали появляться мысли: может, пора уходить? Дело в том, что когда ты идёшь наверх, то соревнуешься с соперниками — это легче. А вот уже наверху ты соревнуешься с собой. Доказываешь каждый сезон, что лучше себя вчерашнего. Музыка, программа, настрой — всё лучше. И так продолжалось 6 лет. Фламенко, который был в олимпийском сезоне, — наверное, самый удачный, самый любимый... Не знаю, смогли бы мы создать что-то интереснее. В общем, приехали домой к Чайковской, открыли бутылку шампанского и сказали: «Лена, мы решили — всё». Родилась дочь. Мила стала тренировать, я работал в федерации.

Через два года у Милы обнаружили опухолевое заболевание лимфатической системы. Но она продолжала работать, будто ничего не произошло.

— Когда её состояние начало ухудшаться, врачи сказали: «Хотите жить — всё в сторону и лечиться». И тогда Мила, наверное впервые, заплакала. Не из-за страха, а от обиды, что придётся бросить своё дело. Лечение было тяжёлым. Потом наступил период ремиссии, и её выпустили с условием: «Исключить лёд, холод будет провоцировать заболевание». Какое там! Она тут же побежала на каток. Мама устраивала ей скандалы, я пытался воздействовать. Но Мила сказала: «Отстаньте от меня!» В августе ­1985-го её вновь забрали в больницу. Даже в отделении реанимации она продолжала писать задания для тренировок. Отпустили её из больницы однажды — на Новый год. 31 декабря у Милы был день рождения. Её последний. (Умерла 17 мая в возрасте 39 лет. — Ред.)

Вот уже 6 лет Александр Горшков возглавляет Федерацию фигурного катания России.

— Единственное, в чём меня всегда упрекали, — в излишней мягкости. Ведь от спортивных чиновников априори ждут жёсткости, твёрдости, кулака по столу. Но у меня другой характер. В моём понимании руководить — это помогать. Если ты видишь, что тебя окружают профессионалы, их не надо учить, им надо создавать условия. Тогда это будет совершенно другая команда, которая решит любую задачу в 10 раз эффективнее. И я невероятно горжусь тем, что нашей сборной удалось сделать в Сочи (фигуристы завоевали 5 медалей, в т. ч. 3 золотые. — Ред.). Но, знаете, это уже история. Перевернули страницу — и новый сезон, новые задачи, новые моменты счастья.

Виктория ХЕСИНА