Владимир Этуш: «Из-за квартиры целый месяц звонил в приёмную Фурцевой»

Арифметика его жизни ошеломляет: 72 года из 95 Владимир Абрамович выходит на сцену Театра имени Вахтангова и столько же — преподаёт в знаменитой «Щуке», которую сам и окончил. Только теперь он профессор и художественный руководитель института.

Производить впечатление юбиляр умеет. К 80-летию, например, бросил курить, опубликовал воспоминания «И я там был...». И женился на преподавателе английского языка Елене — на 43 года моложе его. Пять лет назад написал вторую книгу: «Всё, что нажито...».

К нынешнему юбилею серьёзная подготовка тоже началась загодя. За несколько месяцев до дня рождения Владимир Абрамович выпустил премьеру: спектакль «Бенефис», где сыграл... женскую роль. Начал сниматься в сериале Сергея Снежкина «Подросток». В марте получил от родного Вахтанговского премию «Человек театра». А за две недели до юбилея — «Золотую маску». «За выдающийся вклад в развитие театрального искусства». 

В жизни — как в шахматах: с чёрной клеточки на белую

Словом, Этуш — человек серьёзный. И всё делает основательно. Чего только стоит его «сигаретная» эпопея!.. 

— О-о-о, это была длинная история, — улыбается Владимир Абрамович. — Я много раз пытался, бросал, но потом рука снова тянулась к сигарете. С давних пор меня мучил кашель. Если долго находился на сцене, произносил длинный монолог, то всякий раз начинал кашлять. Это стало уже невыносимым, я просто не мог играть. В один день завязать с куревом было не под силу, и для начала я решил сократить количество сигарет. Не помогло: кашель всё равно преследовал меня во время спектаклей. Тогда я бросил курить. Однако каждое утро, просыпаясь, первым делом думал о том, куда мне нужно сегодня идти и у кого там можно стрельнуть. Сам я принципиально не покупал сигареты. Потом год совсем не курил и однажды подумал: ну, я же не курю — подумаешь, одна сигаретка... И всё началось сначала. Это была целая эпопея. Пока окончательно не бросил курить. И даже стрелять.

— На фронте начали дымить или ещё раньше, мальчишкой?

— Да-да, за несколько лет до войны. Стаж курильщика у меня очень большой. Когда отца арестовали, мама посылала ему в тюрьму посылки, куда в том числе укладывала курево. Пока посылка была не упакована, я прямо из пачек вытаскивал папиросы.

— Есть потребность избавиться от других вредных привычек?

— А других у меня нет.

— Неужели корить себя совсем не за что?

— А что толку? Какой есть — такой есть. В мои годы уже поздно собой заниматься.

— Но другим-то людям можете высказать в лицо своё недовольство, покритиковать?

— И делаю это. В институте, например. Страшно не люблю, когда кто-то опаздывает. У меня сразу портится настроение, я злюсь, что приходится ждать. Но посторонним свои чувства, как правило, не показываю. Если, конечно, люди не ведут себя очень нахально.

— На компромисс часто приходится идти?

— К сожалению. Но я никогда не говорю того, чего не думаю. Лучше уж ничего не скажу.

— Мне кажется, жизнь вообще — череда компромиссов. Подарков судьбы-то, в общем, довольно мало.

— Нет, тут я с вами не соглашусь. Неприятностей в жизни много, но и хорошего достаточно. Постоянно переступаешь с черной клеточки на белую. Как в шахматах.

— Вы в жизни по каким больше ходили?

— Как тут посчитаешь? Иногда думаешь: всё плохо, всё не так. А со стороны посмотришь — вроде прожил хорошую жизнь.

— Везунчик?

— Не сказал бы. Вы можете мне не поверить, подумать даже, что я лукавлю, но, по моим ощущениям, моментов везения всё-таки было немного.

— Ощущаете профессиональную неудовлетворённость?

— Безусловно. Хотя я и народный артист Советского Союза, лауреат Государственной и других премий. А всё равно артист голодный. Я не сыграл всего того, что мог бы сыграть. Мне всегда не хватало хороших ролей. А плохую зачем играть?

На нашем кинофоне я был совсем чёрным

— По нынешним меркам вы стали сниматься довольно поздно, в 30 лет. А настоящую популярность приобрели и вовсе в 45. Переживали, что не зовут в кино?

— Конечно, хотел сниматься, очень даже... Хотя и понимал, что надеяться особо не на что: другие актёры имели огромное внешнее преимущество передо мной. На нашем кинофоне я был совсем чёрным. Ну, кого я мог играть? В кино же важна внешность... И вдруг открылось «кавказское направление». Я ведь до «Кавказской пленницы» уже сыграл двух подобных героев. Оттого и отказывался от Саахова: не хотел повторяться.

— В первой своей картине — «Адмирал Ушаков» — вы снялись в роли турка. Для 1953 года фильм был значительным событием в мире кино?

— В общем, да. Но это была не та роль, чтобы меня тут же заметили критики. Не помню, чтобы они что-то написали тогда о дебютанте Этуше. А вот Ромм относился ко мне в экспедиции очень тепло, поддерживал, даже, случалось, хвалил. Очаровательная была личность, масштабная.

— Будучи ректором «Щуки», вы запрещали студентам сниматься?

— В прежние времена запрет был связан с особенностями нашей келейной школы: мы боялись, что кинематограф испортит ребят. Сегодня, думаю, это было бы жестоко. Но разрешение на каждую съёмку давал я. И резолюция моя должна была быть письменной. Без неё студенты не имели права пропускать занятия и рисковали быть отчисленными. Это не моя прихоть. Было много случаев, когда кино подводило нас: мы начинаем что-то репетировать, а студента вдруг забирают в экспедицию, останавливают работу.

— В 1960-е годы Никита Михалков проучился у вас всего один день. И ушёл, обидевшись, что вы запретили ему курить в аудитории.

— Ну-у... Это было бы уж слишком! Хотя история, которую вы вспомнили, действительно имела место. Меня назначили постановщиком спектакля на третьем курсе, где учился Никита. Первая встреча со студентами. Я вошёл в аудиторию. Ребята поприветствовали меня. И Михалков тут же спросил: «А здесь можно курить?» Я: «Нет!» Он не унимается: «Почему?» Пришлось объяснить. Больше я его не видел: Никита бросил училище. Но, уверен, не из-за моей строгости. Это было бы очень глупо! Спустя много лет мы вместе были на приёме у мэра Санкт-Петербурга, и я рассказал присутствующим эту историю, завершив словами: «Вы подумайте, какой талантливый человек: проучился у меня всего один день — а кем стал!»

Отца посадили, а нас начали уплотнять

— Вам по-прежнему важно, как выглядите? Говорят, когда-то были модником, одевались у знатных московских портных...

— Да, причём попасть к ним можно было только по блату. Несмотря на большую разницу в возрасте, я был дружен с Михаилом Фёдоровичем Астанговым. А тот, в свою очередь, близко общался с портным, который обшивал членов правительства. У него даже фамилия была «швейная»: Зингер. Он, правда, плохо кончил, погиб в Италии. Но биография была удивительная! Когда-то его, польского еврея, привезли в Москву, потом сослали в Сибирь и сказали: «Вот, у тебя есть шахта, работай». Он пишет брату: «Приезжай, у меня здесь шахта...» Будучи человеком невероятно одарённым, Зингер шьёт одежду лагерному начальству, а после освобождения приезжает в Москву и начинает одевать Хрущёва, Ворошилова и других. С Ворошиловым он даже дружил.

А на «Мосфильме» в те годы работал известный киношный портной Затирко. К нему я тоже обращался с заказами. Хорошо пошитый костюм и сейчас — большое искусство. Правда, теперь я предпочитаю покупать готовые вещи. В Японии, в других странах. В дорогих магазинах в Москве.

— Сегодня нет необходимости шить костюмы на заказ, а вот быть обласканным властью важно во все времена. Вы, наверное, встречались со всеми руководителями страны, кроме Сталина? У вас даже дома на письменном столе — фото с Путиным.

— С Хрущёвым и с Брежневым не встречался. С Горбачёвым, Ельциным, Путиным — было дело.

— Для актёра такие встречи имеют большое значение?

— Ну, как вам сказать? Это же престижно.

— И выгодно.

— Вы думаете? Может быть.

— Неужто запамятовали, Владимир Абрамович? В своё время вы попросили квартиру у Фурцевой, позже — у Лужкова.

— Да, да. Стало быть, выгодно.

— Не стесняетесь просить?

— Стесняюсь. Преодолеваю в себе что-то такое... Ну, а что делать? Знаете, как я жил раньше? Мама, папа, сестра, бабушка, я с женой — и все в одной комнате. Отец был строителем, сам выстроил большую четырёхкомнатную квартиру, но потом стал нэпманом, его посадили, а нас начали уплотнять. Ну, и доуплотнялись. И то я ведь не просто пришёл к Фурцевой со словами: «Дайте мне квартиру». Она была у нас в театре на спектакле, в котором я играл, ей вроде понравилось. После этого коллеги стали подбивать: давай, под шумок попроси жилье. Я стал звонить. Целый месяц набирал номер приёмной и всё не мог объяснить секретарше цель звонка. Наконец она не выдержала: «Ну, раз вы ничего не говорите, я вас сейчас соединю». Фурцева тут же распорядилась, и мы с женой переехали в отдельную квартиру.

И к Лужкову обратился, потому что другого выхода не было, купить жильё я не могу. Да и просил-то не для себя: для дочери. У неё тогда родился сын, а она жила в однокомнатной квартире. В конце концов, я же не один такой, и другие артисты обращаются.

— Вы меня простите, не моё, конечно, дело, но я слышала, зять ваш — нефтяной магнат.

— Да что вы! Просто американец. А дочка, к слову, не отплатила мне за эту квартиру добром.

В самолёте просил стюардессу: «Я хочу сойти»

— А с Михаилом Ульяновым, когда вы выиграли у него на спичках машину, отношения изменились?

— Ха-ха-ха! Что вспомнили! Друзьями мы с ним, может, и не были, но взрослыми и достаточно разумными — были точно. Вращались в одной среде, в общих компаниях не раз бывали. Он у меня на свадьбе гулял, я — у него. Что нам делить? Да и о выигранном у него на спичках «Москвиче» я пожалел в тот же день. Машина-то была никудышная! Купить в те годы было невозможно, а промышленность какое-то количество автомобилей выбраковывала и выбрасывала на рынок. Мой «Москвич» оказался в первой партии списанных. Машины были доведены до такого состояния, что ездить на них было не просто нельзя, а опасно. Стоили они недорого, и одна из них досталась нашему театру. Претендовали на неё я и Ульянов. Я выиграл, стал ездить, а за мной постоянно бежал механик с деталями.

— Странно, что потом вы ездили на нашей же «Волге».

— В моей жизни было три «Волги», и я довольно долго ездил на этой машине. Нельзя сказать, что она мне очень нравилась, но ничего другого позволить себе не мог. На иномарку денег не было, а «Волги» я менял и ничего за новую не доплачивал. Раньше, чтобы купить эту машину, нужно было получить разрешение у министра торговли. Поездив немного, я сдавал «Волгу» в комиссионный и получал практически ту же сумму, за которую её приобрел. Несмотря на 20 тысяч километров пробега. После чего тем же способом покупал новую. Иначе продать машину было нельзя, а мне всегда хотелось иметь свежую. Был случай, когда один известный артист загнал кому-то свой автомобиль по спекулятивной цене, так его измотали, замучили! Во всяком случае, если бы я решил избавиться от прежней «Волги» не через комиссионный, другую мне бы уже не продали.

— Владимир Абрамович, вы ведь очень давно служите в Театре Вахтангова. Неужели и сегодня идёте туда с той же радостью, что и 50-60 лет назад, или теперь это стало ещё одной вашей привычкой?

— Радости меняются. И ощущение театра меняется. К сожалению, сейчас я уже не могу сказать, что это мой театр. Да, вам, наверное, странно слышать такое признание, но, поверьте, я говорю правду. Со многими вещами, которые сегодня происходят на сцене, я не согласен. 

— И теперь вам всё равно, где играть: в родном театре или в антрепризе?

— Нет, мне всё равно хочется играть в Театре Вахтангова. Но бывает, в антрепризе быстрее нахожу себе применение. Хотя однажды вот летел в Японию... И так тяжело перенёс перелет — просто ужасно! Даже просил стюардессу: «Я хочу сойти». Она засмеялась: «Недавно у нас уже был такой пассажир. Я его удерживала, а коллега сказала: „Не надо, не надо, он всегда здесь сходит...“»

Пенсия у меня очень большая

— И в кино теперь не так часто снимаетесь. Если что-то предлагают, сумма гонорара многое определяет?

— Пожалуй. Но на совсем недостойные вещи и за хорошие деньги не соглашусь. Я и по телевизору-то сегодня ничего, кроме новостей, не смотрю. Неинтересно.

— Общим местом у актёров стало жаловаться на то, что на театральную зарплату не проживёшь, а вы не раз говорили, что денег вам хватает.

— Ну, у меня же несколько источников доходов. Когда едешь с антрепризой за границу, за это платят какие-то деньги. Кроме того, я служу в училище, в театре. Да и пенсия у меня очень большая.

— Не смешите, Владимир Абрамович! В нашей стране очень большой пенсии быть не может. 

— У меня — может. Во всяком случае, я получаю больше, чем все. Мне же ещё «президентскую» платят.

— А как решились на мемуары? Вроде же не хотели писать. Издатель настойчивый попался или перед гонораром не смогли устоять?

— Не в гонораре дело. Меня ведь давно мучили этой просьбой: напиши да напиши. Достали уже! Вот я и подумал: жизнь прожил большую, встречался со многими людьми, есть что рассказать. Решил попробовать. И увлёкся.