Хамеры. Первое знакомство. «Вокруг света вместе с «АиФ»

Мы ехали по Эфиопии в южном направлении, все больше отдаляясь от цивилизации. Когда джип проезжал мимо каких-то маленьких селений, из хижин и шалашей выскакивали дети и с криками: «Ю, ю, ю!» начинали плясать у дороги, выпрашивая конфеты или  мелкие деньги.

Вдоль дорог виднелись поля, засеянные злаками и сахарным тростником. В середине дня мы приехали в городок Турми, где был базарный день племени хамеров. Мы уже видели из окон, что по улицам городка ходят полуодетые люди в шкурах каких-то животных. Некоторые мужчины были вооружены автоматами.

Выходить из джипа, если честно, не хотелось. Но наш проводник Дэвид объяснил, что, в принципе, нам ничто не грозит: хамеры не воспринимают фаранжи (белых людей) как серьезных противников. Но безнаказанно ходить по рынку и фотографировать их они не позволят. С ними надо договариваться: одно фото — 2 быра, и проблем не будет.

Мы вышли на базарную площадь. Первые минуты в окружении хамеров оказались шокирующими. На какое-то мгновение показалось, что мы попали в ловушку, из которой нет выхода.

Но люди на площади обращали на нас минимум внимания: ровно столько, сколько мы обращаем на столбы, чтобы не столкнуться с ними. Они о чем-то негромко говорили, собравшись в небольшие группы, очевидно, по племенному признаку. На серой земле был разложен товар на продажу и для обмена. Женщины, щурясь от солнца, сидели возле него на выцветших козьих шкурах. Их лица были спокойными и умиротворенными. Я уже корил себя за сравнительную оценку их внешнего вида и степени опасности. Подошел к женщинам, которые, как мне показалось, уже закончили торг и собирались уходить.

Я протянул одной из них однодолларовую купюру и начал объяснять, что, мол, один доллар соответствует 12 бырам, и не позволила бы она сфотографировать ее шесть раз. Женщина вертела в руках купюру, а я понимал, что она ее видит впервые.

Она обернулась в сторону своих подруг, показывая им доллар, и молча спрашивала у них, чего хочет от нее этот фаранжи. Сейчас я понимаю, каким дураком выглядел в их глазах, но тогда я терпеливо ждал ответа. Проходящий мимо хамер, опоясанный патронташем, остановился и спросил у меня, в чем проблема. Я ему объяснил, что готов заплатить этой женщине за шесть снимков один доллар.

Мужчина кивнул, достал пятибыровую купюру, поменял ее женщине на мой доллар и сказал ей, что этот фаранжи хочет сделать несколько снимков. Но в этот момент она мгновенно преобразилась: грациозным движением ловко выхватила из его рук доллар, отдала ему его мятые быры, а на меня посмотрела так, как будто не только что поднялась с пыльной земли, а, хлопнув дверью, вышла из «Bentley». Я успокоился: люди как люди.

Погуляв по базару, поехали дальше.

Отъехав от городка километров пять, внедорожник свернул в буш и, петляя между невысокими акациями, вскоре уперся в непроходимые заросли высоких трав: дороги дальше не было. Хромой проводник предложил пойти дальше пешком. Помянув Ивана Сусанина добрым словом, пошли за ним. Разноцветье трав весеннего буша радовало глаз, но продвижение по нему, по сути, в неизвестность немного напрягало.

Кто знает, что там? Это был первый контакт с аутентичным эфиопским племенем, причем на его территории. Наслушавшись и начитавшись всяких историй про дикие африканские племена, про местных людоедов и колдунов, мы послушно шли за хромым в дебри буша, успокаивая, кто как мог, свои натянутые, как струны, нервы. В стороне послышались перезвоны колокольчиков: хромой объяснил, что это идут быки с пастбища. Появились и первые хамеры — мужчины с боевой раскраской, вооруженные автоматами и карабинами. Их лица были строги и, я бы даже сказал, суровы. Они обошли нас с обеих сторон и сели полукругом за нашими спинами, показывая, что путь назад без их согласия закрыт. Надо отметить, что все мужчины хамеры носят с собой маленькие стульчики. На амхарском языке их называют "баркута". Мужчины почти всех эфиопских племен никогда не стоят, когда можно сидеть, и не сидят, если можно прилечь. Для того и нужен баркута: если надо присесть, он будет стульчиком; если прилечь — то подставкой для головы.

Мужчины молча сидели поодаль, с интересом разглядывая нас. Хромой долго о чем-то договаривался со старейшинами племени: периодически они повышали друг на друга голос, решая явно какие-то спорные вопросы, скорее всего, финансовые. Один из воинов, сидевший позади меня, встал и подошел ко мне. Его заинтересовала моя шляпа со вставленным ободком из шкуры бурчелловой зебры. Решив ее потрогать (не думаю, что взять), он протянул к моей голове руку. Я спокойно  отклонился и, перехватив ее, опустил вниз. И в тот момент, когда хамер решил выразить свое недовольство, я ему улыбнулся. Он растерялся, этот красивый и сильный воин-хамер, и тоже улыбнулся мне. Этот не замеченный почти никем эпизод занял несколько секунд, но после него рухнула гигантская стена непонимания и подозрительности, построенная на обыкновенном человеческом страхе и, сознаюсь, элементарной трусости. В тот момент я понял, что никто — во всяком случае, в этом племени — не собирается нас убивать, а потом есть, или наоборот. Мы, по-видимому, так же интересны им, как и они нам, а если мы еще и немного заплатим — что же в этом предосудительного?

Тем временем женщины племени, вытащив откуда-то металлические дудки, похожие на южноафриканские вувузелы, собрались вместе и, напевая что-то наподобие боевого марша и притопывая при этом, начали двигаться друг за другом в разных направлениях.

Женщины хамеров  очень красивы, стройны и чрезвычайно экспрессивны.

Они заплетают множество косичек, смазывая их охрой и маслом. Из козьих шкур делают юбки и накидки, хотя в последнее время не пренебрегают и фабричными трикотажными майками. Из украшений носят все, что можно надеть, а потом снять. Бусы, браслеты и серьги они делают из всего, что попадается под руку: бисера, ракушек, орехов, сушеных плодов, жестяных пластин. А сломанные механические часы, например, в качестве кулона, — вообще мечта любой красотки. На шее женщины носят металлические кольца, указывающие на семейное положение и статус.

Если у кольца есть рукоятка, отделанная кожаными сыровялеными лоскутами (ее называют биньере), это означает, что его обладательница является первой женой. Количество же простых колец с декоративными насечками свидетельствует о порядковом номере женщины среди остальных жен. У мужчин тоже на виду его семейный статус: количество жен определяется по числу серег в одном ухе.

Звуки вувузел резали слух. Женщины продолжали танцевать, при этом жуя какую-то траву, и, кажется, были уже не с нами, а где-то между небом и землей. Мужчины же сидели поодаль и молча наблюдали за происходящим. «Будь что будет», — подумал я и, набравшись смелости, пошел вглубь деревни. Говорят, что у зайца глаза расположены так, что он видит на 360 градусов. Медленно, стараясь не делать резких движений, я шел по деревне и, казалось, как тот заяц, видел все, что происходит вокруг.

Неподалеку на костре дымилось какое-то варево — женщины готовили для племени еду. Близко к костру подойти не разрешили, очевидно, опасаясь, что ее могут отравить. Я подошел к навесу, под которым, укрывшись от солнца, сидели немолодые женщины с маленькими детьми.

Некоторые дети спали, прикрытые клетчатыми пледами, что, впрочем, не спасало их от надоедливых мух. Малыши, как и взрослые, с самого рождения тоже носят амулеты-украшения. У мальчишки, которому было не более года, на шее висели бусы, сделанные из колпачков одноразовых шприцев, а у девочки месяцев шести — ожерелье из каких-то деревянных палочек и желудей.

Я тоже присел под навесом и попросил у матери разрешения подержать девочку на руках. В это же время краем глазом заметил, что от компании воинов отделился мужчина с огромной копной волос, растущей только на одной половине головы, и направился в мою сторону. Не помню, что я говорил матери и на каком языке, но она, улыбаясь, доверчиво протянула мне своего ребенка.

Я осторожно взял кроху на руки, она посидела несколько секунд спокойно (очевидно, не понимая еще, что происходит), потом подняла на меня свои огромные глаза и, увидев, скорее всего, чудовище, поджала губы и собралась расплакаться. А рядом уже стоял подошедший мужчина (я так полагаю, что папаша) и внимательно наблюдал за развитием событий.

Тут-то я и отдал ему расстроившуюся девочку, а он, в свою очередь, передал крошку ее матери. Я сказал, что девочка очень похожа на него и что он  храбрый воин. Суровый и грозный мужчина неожиданно улыбнулся. «Люди, когда улыбаются, не воюют», — в тот момент подумал я.

За этой сценой все время наблюдал еще один хамер: высокий и худой старик в совершенно дурацкой шапке, когда-то белой майке с надписью «Siemens mobile» и с серьгами, сделанными из крышек пивных банок.

Он с интересом разглядывал меня, а потом попросил сфотографировать его вместе с женой для того, чтобы на дисплее камеры посмотреть свое неотразимое изображение. «Сколько тебе лет, дедушка?» — спросил я его. «Много уже. Это моя последняя жена», — с некоторой печалью в голосе ответил он. Во многих племенах южной Эфиопии, в том числе и у хамеров, возраст людей не считают: кому и сколько лет, не знает никто. Считают только жен и количество скота, причем сначала считают скот. Но от этого дольше не живут. Беспощадное солнце и огромное количество инфекционных заболеваний - причины того, что средняя продолжительность жизни эфиопов из долины реки Омо - всего лишь 40 лет. Так что, получается, «дедушка Сименс» намного младше меня.

Я заметил, что на протяжении всего этого  мероприятия в деревне не было подростков. «А где дети?» — спросил я "Сименса". Тот удивился: «Дети здесь, а те, кого вы имеете в виду, работают. А где они должны быть? Они пасут скот — это их работа». Тут я еще раз вспомнил о своей теории скоротечности эфиопского детства. Подростков я увидел лишь тогда, когда мы сквозь опускающиеся сумерки возвращались к автомобилю. Они забрались на поваленное дерево и оттуда, разглядывая нас, улыбались и махали руками.

Минск–Турми