«И тут выходит голый Бернес…» Шутки Никиты Богословского нравились не всем

110 лет назад, 22 мая 1913 г., родился композитор Никита Богословский, который прославился не только запоминающимися мелодиями, но и искрометными шутками.

Автору этих строк посчастливилось дважды встречаться с Никитой Владимировичем, который и в преклонном возрасте ничем не напоминал старика и шутил, рассказывая даже о серьезном.  

В день юбилея Богословского АиФ вспоминает происходившие с ним смешные истории. 

Как артисты его на три буквы посылали

Разыгрывал Богословский, кажется, всю жизнь. Начиная со школы. Но во время Великой Отечественной это были не столько розыгрыши, сколько шутки. 

«В то время я писал музыку к фильму Лукова “Александр Пархоменко”, — вспоминал композитор. — Он попросил сочинить пародийную песенку о женихе и невесте, о свадьбе на фронте. Я быстро набросал мелодию, а поэтов нет: кто на фронте, кто в эвакуации. Думаю: может, самому попробовать? И написал — полнейшую хреновину:

Лучок да картошка, огурчик соленый —
Мировая закуска в огороде растет.
Что нужно мне в жизни — лишь садик зеленый,
Свой зеленый садик-огород.
Родная калитка, окно с занавеской,
Хризантемы в горшочках, петушок на шесту.
Галоши надену, пойду за невестой
По соседству, рядом — за версту.
Живи, припевая, моя дорогая, 
Я тебе здесь устрою и тепло, и уют.
Пусть в клетке на рейке сидят канарейки
И про счастье песенки поют.

Понес Лукову. Думал, пошлет. А он: это то, что нужно. Стали снимать сцену, но что говорили артисты в мой адрес по поводу стихов, я не могу передать, это была сплошь ненормативная лексика. Тут, на счастье, приехал с войны Женя Долматовский. Прочитал мои вирши, высказался еще более резко, чем артисты, и тут же написал: “Ты ждешь, Лизавета, от друга привета”».

Как он женщиной прикидывался

Розыгрыши Богословский устраивал в основном с певцом Марком Бернесом. Во время съемок фильмов «Истребители», «Большая жизнь», «Два бойца» они практически не расставались. И настолько были близки, что придумали даже свой язык общения:

«Идет в компании серьезный разговор, и вдруг кто-то из нас в этой же интонации включается: “Слушай, значит, если те столбы перемяли восемь мух, то в Трансильвании это сильно отразится на коровьем поголовье, и король, о котором ты говорил вчера, не сможет больше жить”. Второй так же серьезно несет ответную чушь. На нас смотрели, недоумевая: они что, с ума сошли?..

В конце войны в Киеве жили многие московские актеры — на Киевской киностудии начали активно снимать фильмы. А я был страшный пижон: жил в трехкомнатных номерах люкс шикарнейшей гостиницы “Континенталь”, ездил на “Линкольне”, с помощью поляков одевался соответствующе… И вдруг деньги кончились, а платить за номер надо. Я — на студию, там говорят: вы нам должны еще. Что делать? Последнее собрал — и в Москву. Где-то в авторских правах заплатили, я, довольный, вернулся обратно. А когда уезжал, сказал Марку, чтобы он переехал ко мне, — пижон пижоном, а одному в трехкомнатном номере скучно. Он у меня жил, был счастлив, так как ничего не платил — экономил командировочные. Возвращаюсь обратно и от портье, изменив голос на женский, звоню Марку: “Дорогой мой, я вернулась и быстренько бегу к тебе, приготовь нашу постельку, я хочу в твои объятия”. Портье хватается за голову: “Боже мой!” Оказывается, пока меня не было, Марк переехал в более скромный номер, а в тот, шикарный, поместили только назначенного министром внутренних дел Украины знаменитого Серова, который потом на войне командовал СМЕРШем. К счастью, обошлось! Только, уходя на ночную съемку, актеры стучали в мою дверь: “Богословский, собирайся с вещами”. Самое смешное было потом, когда на приеме в каком-то посольстве я встретил Серова и рассказал ему эту историю. Представляете, что он ответил: “Надо же, а я так ждал!..”»

Как бухгалтеров выселяли

Обычно вечером после съемок все собирались в номере Богословского и Бернеса — пели песни, рассказывали байки, выпивали до утра. А по соседству жили два бухгалтера из Житомира, которые приехали в Киев сдавать авансовый отчет. 11 часов подходят — они стучат. Бернесу это надоело, и он придумал хорошую шутку.

«Позвонив к ним в номер, — рассказывал композитор. — Марк строго спросил: “Товарищи, вы члены партии?” Те ему радостно: “Да!” Он: “Я главный администратор гостиницы. Сейчас должна приехать иностранная делегация, а у вас в анкетах написано, что вы обязаны освободить номер для иностранцев. Но мы сделали вам одолжение — одну ночь вы переночуете внизу, в Красном зале, там уже все постелено. А потом переедете обратно. Идите как есть, только пальто накиньте”. Открывают эти гости дверь в Красный зал, а там яркий свет, столы буквой “П”. Начальство города чествует знаменитого американского летчика Чарлза Линдберга, который первым перелетел из Америки в Париж. Он с супругой, разодетые дамы. А тут два бухгалтера — в кальсонах, штрипки волочатся по полу. Все застыли, как в финале “Ревизора”. Но шутников не нашли».

Статья по теме

Сам себе Наумович. Марк Бернес - человек-загадка, которую никто не разгадал

Как Бернес честь своей жены спасал

В начале 50-х жили Богословский и Бернес в том же Киеве. Ужинали в «Интуристе». И однажды один знаменитый певец, уже в возрасте, сказал, что после концерта хотел бы с ними посидеть. Только они начали ужинать — явился. 

«Слыл он страстным женолюбом, а у Марка первая жена была красотка Паола — прелесть просто, поэтому место этому артисту мы оставили рядом с ней. И не ошиблись: он сейчас же все внимание переключил на нее и тихонько спрашивает Марка: “А это кто?” — “Да на гастроли приехала из Москвы — девица легкого поведения, так что вы с ней особенно не церемоньтесь”. Певец говорит комплименты, целует ей ручки, шепчет: “А когда мы можем увидеться?” Она: “Приходите сегодня ровно в 12 часов, номер 412, дверь будет открыта, жду вас с нетерпением”. Ровно в полночь ловелас открывает дверь в номер… Полумрак, в постели, закрытая почти по самую шею, лежит Паола: “Ну, что же вы медлите, раздевайтесь”. Он снимает одежду, и в этот момент из ванны выходит голый Бернес. Называя гостя по имени-отчеству, Марк спрашивает: “Что вы тут делаете? Как вы сюда попали? Здесь живу я с женой Паолой”. Чем все закончилось, не знаю, потому что, как я ни спрашивал у ребят, они только заливались смехом. Артист же так разозлился, что на следующий день переехал в другую гостиницу», — вспоминал Богословский. 

Как Сталин с больным животом фильм смотрел 

Мальчишкой восьми-девяти лет Никита был на дне рождения Алика Менакера. И так дети расшалились, разбегались, что Никита разбил огромную фарфоровую вазу и расплакался:

«Пришел отец Алика. Я говорю: “Простите меня, пожалуйста, я разбил такую красивую новую вазу”. Отец вздохнул и погладил меня по голове: “Не плачь, мальчик, не такая уж она и новая — ей двести лет”.

А вот Утесов один раз меня сильно подвел. Когда снимался фильм “Два бойца”, я по глупости сыграл ему “Темную ночь”. Он обычно долго все запоминал, а тут быстро выучил, поехал на фронт и стал ее там петь. И надо же такому случиться, что Луков и Бернес поехали на фронт в то же место. А там говорят: “Ну что же вы старую песню привезли?” Луков и Бернес жутко разозлились — был закон: до выхода фильма песни не исполнять. Они обиделись. А Утесов так перепугался, что “Шаланды” вообще не стал записывать. Даже клятву дал: если предлагали типично утесовскую песню, но ее спел Марк, Утесов не брал — “после Бернеса это уже на устах”. Бернес утесовских вещей тоже не пел.

А вот с правителями я особенно не дружу. Сталин меня вообще терпеть не мог. Если б еще полгода пожил, меня бы точно куда-нибудь услали. Ему докладывали о всех шутках, розыгрышах, а он этого дела не любил. И когда вышло постановление ЦК по “Большой жизни”, о музыке было написано так: “В фильм введены песни, проникнутые кабацкой меланхолией и чуждые советским людям”. Это “Спят курганы темные” и “Три года ты мне снилась”. Вообще произошла странная вещь: фильм был запрещен, а песни исполнялись, их пели, не зная, откуда они. Александр Кузнецов, бывший заместитель Фурцевой (а до этого помощник Жданова), рассказывал, как там все это обсуждали. Жданов посоветовал написать в постановлении, что мои песни проникнуты вертинщиной, на что Сталин резонно ответил: “Ну что же, мы недавно пустили Вертинского обратно на родину, а теперь будем его опять поносить? Богословский молодой, он потерпит”. Но самое смешное было дальше. Тот же Кузнецов рассказывал, что Сталин смотрел картину с больным животом и был всем недоволен. Потом заметил, что в картине нет ни его портретов, ни прославления. И ушел, никому ничего не объяснив».