Эхо от выстрела. Почему присяжные оправдали Веру Засулич

Статья по теме

Вячеслав КОСТИКОВ: Враньё - орудие беспомощной политики

24 января 1878 года молодая девушка Вера Засулич выстрелила в градоначальника Петербурга, после чего бросила пистолет и сдалась полиции. Свой поступок она объяснила возмущением беззаконными действиями Трепова, отдавшего приказ высечь розгами содержавшегося под предварительным арестом политического заключенного Боголюбова. Тот отказался снять перед ним шапку (Боголюбов принимал участие в первой политической демонстрации с участием рабочих 6 декабря 1876 г. на Казанской площади).

В своей речи адвокат Петр Александров сумел пророчески отразить отношение общества к политзаключенным и продемонстрировать причины, по которым такие преступления становятся возможными.

Начал защитник с объяснения, что значат для молодого поколения розги:  «Вера Ивановна Засулич принадлежит к молодому поколению. Она стала себя помнить тогда уже, когда розги отошли в область преданий. Но мы, люди предшествовавшего поколения, мы еще помним то полное господство розг, которое существовало до 17 апреля 1863 г. Розга царила везде: в школе, на мирском сходе, она была непременной принадлежностью на конюшне помещика, потом в казармах, в полицейском управлении... Но наступил великий день, который чтит вся Россия, - 17 апреля 1863 г. - и розга перешла в область истории... Отмена телесного наказания оказала громадное влияние на поднятие в русском народе чувства человеческого достоинства…» И далее контрапунктом адвокат приводит картину унизительной расправы над Боголюбовым: «Вот он, приведенный на место экзекуции и пораженный известием о том позоре, который ему готовится; вот он, падающий под массой пудов человеческих тел, насевших ему на плечи, распростертый на полу, позорно обнаженный несколькими парами рук, как железом, прикованный, лишенный всякой возможности сопротивляться, и над всей этой картиной мерный свист березовых прутьев, да так же мерное счисление ударов благородным распорядителем экзекуции. Все замерло в тревожном ожидании стона; этот стон раздался, - то не был стон физической боли - не на нее рассчитывали; то был мучительный стон удушенного, униженного, поруганного, раздавленного человека...»

Сегодня преступление, завтра - подвиг

Боголюбов был наказан за политическое преступление, напомнил адвокат, и тут же дал ему определение, которое остается актуальным и сегодня: «Физиономия государственных преступлений нередко весьма изменчива. То, что вчера считалось государственным преступлением, сегодня или завтра становится высокочтимым подвигом гражданской доблести. Государственное преступление нередко - только разновременно высказанное учение преждевременного преобразования, проповедь того, что еще недостаточно созрело и для чего еще не наступило время».

Затем Александров проанализировал мотивы этого преступления, указав, что это была не месть, а самопожертвование,  «протест против поругания над человеческим достоинством политического преступника», и указал причины, по которым девушка решилась на этот шаг: «Кто же вступится за поруганную честь беспомощного каторжника? Засулич ждала этого заступничества от печати… Памятуя о пределах, молчала печать. Ждала Засулич помощи от силы общественного мнения. Из тиши кабинета, из интимного круга приятельских бесед не выползало общественное мнение. Она ждала, наконец, слова от правосудия. Правосудие... Но о нем ничего не было слышно. Возможность повторения в будущем случаев позорного наказания над политическими преступниками и арестантами казалась не предупрежденной». Закончил свою речь П. Александров следующими словами: «Как бы мрачно ни смотреть на этот поступок, в самых мотивах его нельзя не видеть честного и благородного порыва. Да, она может выйти отсюда осужденной, но она не выйдет опозоренною, и остается только пожелать, чтобы не повторялись причины, производящие подобные преступления, порождающие подобных преступников». Присяжные единогласно оправдали В. Засулич. На следующий день после освобождения приговор был опротестован и полиция издала приказ об аресте Засулич, но она успела скрыться на конспиративной квартире и вскоре была переправлена к друзьям в Швецию…

Из воспоминаний судьи

Интересна позиция председательствующего на этом процессе 34-летнего судьи Анатолия Кони. Накануне приговора его вызвал к себе министр юстиции Константин Пален. Вот как описывает их диалог А.Кони в поздних мемуарах: «Можете ли вы, Анатолий Федорович, ручаться за обвинительный приговор над Засулич?» - «Нет, не могу!» - ответил я… «Не можете? не можете? - волновался Пален. - Ну, так я доложу государю, что председатель не может ручаться за обвинительный приговор, я должен это доложить государю!» - повторил он с неопределенной и бесцельной угрозой. «…Зачем вы мне прежде этого не сказали?» - укоризненно говорил Пален. - «Вы меня не спрашивали, и разве уместно было мне, председателю суда, приходить говорить с вами об исходе дела, которое мне предстоит вести. Все, за что я могу ручаться, это - за соблюдение по этому делу полного беспристрастия и всех гарантий правильного правосудия...» «Да! правосудие, беспристрастие! - иронически говорил Пален, - беспристрастие... но ведь по этому проклятому делу правительство вправе ждать от суда и от вас особых услуг...» - «Граф, - сказал я, - позвольте вам напомнить слова д'Агюссо королю: «Ваше величество, суд постановляет приговоры, а не оказывает услуг...»

А вот собственное мнение судьи по этому делу: «Вдумываясь в тогдашнее настроение общества, действительно трудно было сказать утвердительно, что по делу Засулич последует обвинительный приговор. Такой приговор был бы несомненен в Англии, где живое правосознание разлито во всем населении, где чувство законности и государственного порядка вошло в плоть и кровь общества и где, наверное, все, что было понятного в возмущении Засулич поступком Трепова и трогательного в ее самопожертвовании, повлияло бы только на мягкость приговора, но не на существо его. Но надо заметить, что в Англии, да и во всякой свободной стране, злоупотребление Трепова давно уже вызвало бы запросы в палате, оценку по достоинству в печати и, вероятно, соответствующее взыскание или, по крайней мере, неодобрение правительства... И если бы поступок Трепова имел эти же свойства в Англии, то во взыскании с него или в порицании его, выраженном публично, общественное мнение нашло бы значительное удовлетворение. Инцидент был бы исчерпан - и оставалась бы одна Засулич со своим самосудом... Но так ли было у нас?!»

Анна КРЮЧКОВА