«Как ты могла выйти за него?» История первой любви писателя Рубена Гальего

Для начала любовной истории Новочеркасский дом-интернат для инвалидов и престарелых - место, казалось бы, самое неподходящее. Тем не менее эта история началась там. 

И развивалась вопреки жизненным правилам и ожиданиям её героев. Он, прикованный к коляске, тогда почти похороненный заживо в стенах этого дома скорби, - теперь известный писатель, лауреат Букеровской премии Рубен Гонзалес-Гальего - путешествует по всем миру, недавно обосновался недалеко от Иерусалима. А она, тоже писатель, так и живёт в городе, где всё началось, - в Новочеркасске. И носит его звучную фамилию. 

Писатель и журналист Екатерина Гонзалес-Гальего рассказала «АиФ» эту историю о первой любви. 

Богадельня 

- Первое, что я увидела, - забор. Высокий, каменный. И КПП. Новочеркасский дом-интернат для инвалидов и престарелых, куда я пришла писать репортаж. Нормальному человеку там делать нечего. 

Слишком тяжело для зрения, осязания и слуха. Запахи. Знаете, как пахнут карболка, больница, несчастье, старость? А звуки? Шорохи, скрип инвалидных колясок, неразборчивая речь паралитиков. Это потом я освоилась, перестала замечать. А тогда, в 1989 г., даже мне, привычной, выросшей в семье, где любимый отец - без обеих ног, стало страшно.

Маленькая комнатка. Два человека. Колясочники. Миша - мышечная дистрофия, последняя стадия. Это когда двигаются только два пальца на правой руке. Двигаются, правда, сильно сказано. Чашку Миша поднять не может. 

А это кто такой? Худой, страшно худой (вспоминаются виденные когда-то кадры кинохроники концлагерей) мальчик без рубашки. Он явно недоволен. Я вторглась на его территорию и глазею. Я действительно глазею, иначе и не скажешь. Он ловит краткий момент, когда его тело не дёргается, кое-как садится и требует помочь ему надеть рубашку. Ничего себе номер! Но я понимаю, что это проверка. 

Он хочет знать, стоит ли со мной заговаривать. С рубашкой справляемся, причём больше он, чем я. Потом я решаюсь напоить обитателей комнаты чаем. Подношу к чужим губам кружку, а руки дрожат. Ребята не смущаются. Они чувствуют себя уверенно. Особенно этот, со странной в наших местах испанской фамилией - Гонзалес- Гальего.

Таково начало моего знакомства, а вернее, моей жизни с Рубеном.

Мы разговаривали. Первый разговор длиною в день. Второй... Третий... Я считаю дни и разговоры. На край Новочеркасска в интернат я приезжала каждый день за каждым новым разговором. «Что тогда сказал Клетчатому Бегемот?» - «А помнишь, как она шла, прижав к груди жёлтые цветы?» Мы разговаривали строчками из «Мастера и Маргариты», пикировались цитатами Пастернака, Мандельштама, Цветаевой, Маяковского, обсуждали работы Карамзина и Ключевского...

Откуда двадцатилетний юноша в инвалидной коляске, запертый в богадельне, мог всё это знать? А английский? Он свободно говорил на нём, да ещё и с оксфордским акцентом!

Несоответствие. Оно поражало. Пугало. Вызывало протест. Такой человек не должен, не может жить в интернате!

Что такое интернат - а по­просту богадельня, Рубен написал сам в своей книге «Белым по чёрному» (именно такое название было первоначально, но его изменили на «Белое на чёрном»). Там всё правда. Всё, но не вся. Многое, слишком многое осталось за бортом. Почему? Потому что нужно было выжить. Тяжело это - вспоминать такое. Но ему удалось. Рубен смог донести до читателя не только боль, но и счастье, радость жизни. Такой жизни.

Перебраться через забор 

«Как ты, красивая, молодая, со шлейфом поклонников за спиной, могла выйти за... искорёженное тело, вихрастую голову, умные злые глаза? Что это было?» - спрашивают меня. Это просто была любовь. 

Пожениться нам не дали, в ЗАГСе требовали разрешение директора интерната. Я не привыкла к унижению. Студент­ка исторического факультета РГУ, участница Всесоюзного совещания молодых писателей и поэтов, я была горда и непримирима. В дом-интернат приехал прокурор города и сказал, что никто не может запретить гражданам СССР вступать в брак. «Пожалуйста, пусть расписываются, но не здесь», - ответил директор дома-интерната. Рубен покинул интернат через забор, за ним последовала и его инвалидная коляска. Как? Уметь надо!

Мы жили у его бывшей учительницы Франчески Константиновны в подвале. Мои родители пришли в ужас от моего поступка. «Мама, - кричала я, - ты же сама вышла замуж за инвалида!» «Да, - отвечала мама, - но наш папа рядом с твоим Рубеном просто Шварценеггер». Папа, кандидат исторических наук, преподаватель вуза, молчал. Он умел молчать выразительно.

Я не одумалась ни через месяц, ни через полгода. Мы поженились и переехали ко мне домой. Папа, только что возглавивший Ростовскую областную организацию Всероссийского общества инвалидов, предложил Рубену работу. Жизнь продолжалась. 

Сначала мама - очень робко. Потом врачи - настойчиво и раздражённо. Скептически и предостерегающе - друзья. Мне объясняли, что лучше бы нам не иметь ребёнка. Я и Рубен - мы были с этим не согласны. Травма при родах - так было записано в его личном деле. Там вообще было много чего написано. Например, что он был сыном студентов МГУ, приехавших в нашу страну в 60-е гг. В деле не было отказа родителей от ребёнка, но не было и ничего такого, что могло бы навести на их след. Я пообещала Рубену, что закончу университет, рожу ему ребёнка и тогда мы найдём его маму. Почему-то мне хотелось разыскать именно его маму, заглянуть ей в глаза и понять - почему?

1 апреля 1994 г. родилась наша дочь - первоапрельская шутка весёлых и счастливых родителей - Надежда. Мы жили. Надеялись.

Мы познакомились с представителями Всемирного института по проблемам инвалидности, они пригласили нас в США на стажировку. 

Мой отец, только что сам приехавший из зарубежной командировки, сказал: «Поезжайте, посмотрите, как люди живут, учатся, свободно передвигаются по городу. Это сказка». 

Америка - большая и благополучная деревня. Чем-то похожа на Россию, такая же общинная, несмотря на культ денег и индивидуализма. Но в Америке инвалиды легко могут передвигаться по улицам, закончить университет, получить престижную работу. Стажировка продолжалась 30 дней. Месяц на электрической коляске, месяц свободы, самостоятельности. А потом мы вернулись в Россию. В «Шереметьеве» я спускалась по родным бесконечным российским ступенькам с Рубеном на руках. Америка нас изменила. Почти до сумасшествия... 

«Мы предали друг друга»

Ни я, ни Рубен, мы оба не любим говорить о том, почему развелись. Мы предали друг друга. Но тогда ещё никто не думал о предательстве. Мы любили друг друга. Но тогда уже никто не думал о любви. 

Рубен женился снова. Потом вышла замуж я. Иногда по ночам он звонил мне, я - ему. То, что было нашим, общим все эти годы, просто не могло исчезнуть. Мы остались близкими людьми. Но к нашим отношениям примешалось горькое чувство не то ошибки, не то недосказанности...

Маму Рубена искали всем миром. И нашли. Она жила в Праге, работала на радио «Свободная Европа». Рубен поехал на встречу с мамой. Аурора Гальего встретилась с сыном, которого считала мёртвым. Так ей сказали. Сын умер, а она со свидетельством о смерти вернулась в Испанию. В своё время Рубен утащил из своего детдомовского дела свидетельство о рождении. Эти два документа - такие разные для сына и матери - когда-то разъединили их, а потом помогли встретиться. Именно из свидетельства о рождении Рубен узнал имена своих родителей, которых всю жизнь мечтал разыскать.

Потом Рубен развёлся во второй раз, и от этого брака осталась дочь. Женился в третий, и родилась ещё одна дочь. Вы спросите - так бывает? Бывает и так. Главное, чтобы человек ощущал себя героем и от ощущения переходил к действиям. 

Мать Рубена умерла несколько лет назад. Рубен теперь живёт в Израиле - там медицина лучше. Поддерживать здоровье парализованному инвалиду очень сложно, тем более после несчастья, случившегося с ним в Вашингтоне несколько лет назад, - вместе со 100-килограммовой коляской он упал на рельсы метро. Чудом выжил.

Рубен всегда говорил: «Мне не повезло в жизни только один раз - я родился. А всё остальное время мне тотально везло».