Не засчитано! Как наши пенсионеры теряют в доходах из-за бюрократии

У многих белорусских пенсионеров сегодня могли бы быть более высокие пенсии и дополнительные льготы. Но они не могут доказать свой реальный трудовой стаж или социальный статус из-за отсутствия документов, которые были утеряны или вообще не существовали в советские времена. А свидетельских показаний нашим госорганам недостаточно.

Не учли 5 лет стажа

Пенсия инвалида II группы, председателя совета ветеранов ЖЭУ-65 Советского района г. Минска Анатолия Тимофеевича Арбузова - 380 рублей с учетом стажа работы 42 года и 7 месяцев, при этом он кандидат наук и доцент. Официально закончил трудиться только в 2013 году.

- Я начал работу в колхозе в 1950 году, - рассказывает ветеран. - Согласно справке, выданной на основании книг учета труда и расчетов с членами колхоза, я числился членом колхоза «Беларусь» Дубровенского района Витебской области с 1952 по 1953 год и с 1956 по 1957 год. Документы за 1954 и 1955 годы, согласно справке, в колхозе не сохранились. Но я никуда в это время не уезжал и продолжал там работать, о чем собрал свидетельские показания. Но ни эти показания, ни даже вышеназванную справку органы соцзащиты Советского района Минска и вышестоящего Комитета по труду не приняли во внимание. Чиновники пишут, что в справке из колхоза «отсутствует ссылка на первичные документы, свидетельствующие о моем вступлении в члены колхоза до достижения 16-летнего возраста». Это имеет значение, потому что членам колхоза работа там до 1966 года засчитывается в стаж как полный календарный год независимо от количества выработанных трудодней, а не членам - по фактической продолжительности. И из-за отсутствия «первичных документов» органы соцзащиты вместо 7 лет стажа засчитали мне только 1 год и 8 месяцев - по количеству трудодней. Поясню ситуацию: заявления о вступлении в колхоз писали в 1927-1929 годах, позднее у колхозников рождались дети, которые автоматически становились колхозниками, и никто из них заявлений не писал! Я родился в семье первого председателя колхоза, и наш дом был его конторой. Все недвижимое имущество, весь скот отец отдал государству. Мы начинали работать в колхозах еще детьми. Все ветераны войны и труда помнят, что после войны дети трудились «в одной упряжке» с родителями, в основном с матерями. Мне - подростку вместе с матерью пришлось в колхозе косить, вести заготовку сена, дров, таскать плуг вместо коня, зарывать траншеи, землянки, плотничать… Доработался колхозником до того, что потерял здоровье: сдвиг позвонков и двусторонняя паховая грыжа, из-за чего меня комиссовали и не взяли в Советскую Армию. Для всех взрослых колхозников был введен минимум годовой выработки трудодней - 350-365 дней. Моей матери-героине, несмотря на то что она имела шестерых детей, доводили выработку в 360 дней ежегодно. И, чтобы у нее был хотя бы один свободный сандень и при этом выработка, я, как и многие другие, просил бригадира частично записывать мои трудодни на мать. А чтобы их заработать, иногда приходилось трудиться 2-4 световых дня. Все знали цену трудодню! Поэтому и был позже принят закон о том, чтобы работу в колхозе до 1966 года засчитывать как полный год независимо от количества выработки трудодней. Мне обидно, что при такой биографии меня не признают колхозником «из-за отсутствия первичных документов», которых в природе нет, и пишут, что все назначено правильно.

Узник наполовину

Пенсия Анатолия Арбузова могла бы быть выше еще и как бывшему узнику фашистских концлагерей. Немецкий фонд «Память, ответственность, будущее» и Белорусский республиканский фонд «Взаимопонимание и примирение» признали факт его насильственного пребывания в лагере, вручили медаль «Узнику нацизма» и выплатили компенсацию (около 1200 евро). А наше государство не признает.

- В сентябре 1943 года линия фронта закрепилась в 5-6 км от нашей деревни Добринь, - поясняет Анатолий Арбузов. - Стариков и детей фашисты сначала выгнали в поле, в землянки и заняли наши дома, а в мае 1944 года погнали и из землянок - на Горелое болото. Там, в траншеях от довоенной разработки торфа, мы находились два месяца за колючей проволокой под открытым небом, питаясь подножным кормом и ржавой водой. Здесь немцами была установлена противовоздушная огневая точка, и, думаю, мы были «живым щитом» этой зенитной установки. Тут же нас хотели и похоронить, но красноармейцы освободили. Долгое время еще были живы многие свидетели. Сегодня нас остались единицы. Но в наших архивах нет документов об этом «месте принудительного содержания», а значит, мы - никто. Без подтверждения из архивов свидетельские показания почему-то в нашей стране не в счет. Таким местам не придумали громких названий, они находились в секретной прифронтовой зоне и были «живым щитом» переднего края немецкой обороны. Сюда сгоняли всех людей и в первую очередь тех, кто подозревался в связях с партизанами. После войны бывший политрук батальона партизанского полка «Тринадцать» Исаак Бориков высказал посмертную благодарность моей матери и семье Арбузовых за оказанную партизанам помощь. Многие белорусы были в таких безымянных лагерях и не могут подтвердить свой статус из-за отсутствия документального подтверждения. Но разве мы в этом виноваты? Почему-то немецкой стороне хватило наших свидетельств, а родине - нет.

Осколок без документа - не доказательство

Недавно «АиФ» (№3) писал о судьбе инвалида II группы, ветерана труда с 40-летним стажем, круглой сироты войны Антонины Шмаенковой. Она пыталась доказать суду, что шрамы на теле и осколок в легком - это травма войны: вместе с матерью в начале ВОВ Антонина попала под бомбежку, мать спустя короткое время умерла, а она выжила. Женщина нашла свидетелей, видевших ее израненное детское тело. Но этого оказалось мало. Поэтому она за свой счет прошла экспертизу в Управлении Государственного комитета судебных экспертиз Беларуси по Минской области. Экспертом был сделан вывод, что имевшиеся у нее на теле раны, а также инородное тело металлической плотности в правом легком, могли стать результатом воздействия осколков при взрыве взрывного устройства, в том числе в 1941 году. Однако суд Московского района столицы не принял результаты этой экспертизы во внимание, поскольку «заключение содержит предположительные выводы», а у женщины нет никаких документов о ранении и травме за период ВОВ. А свидетельские показания, согласно инструкциям, - не доказательства для суда. Кто должен был выдать эти документы круглой сироте? Или маленький ребенок должен был сам ходить по кабинетам? Никто не защитил тогда ее права, никто не хочет делать это и сегодня.

«Мы не видим сегодня ни справедливости, ни элементарного сочувствия. Нас еще попрекают, мол, хотим чего-то урвать. Оскорбительно и недоверие государства к своим же гражданам, у нас какая-то презумпция виновности, как будто все хотят наврать о своем прошлом и получить незаслуженное», - говорят люди.

И нужно признать, что наши «униженные и оскорбленные» - это в большинстве своем пожилое поколение, дети войны, пережившие тяготы сталинского и военного лихолетья, безвозвратно утратившие свои сбережения, получающие сегодня пенсии, на которые трудно жить.