Евгений Гришковец: «Лучше не профанировать искусство онлайн-спектаклями»

Писатель, актёр, драматург и режиссёр Евгений Гришковец в интервью "АиФ" рассказал о том, почему спектакли, концерты и образование онлайн — это профанация, а некоторые ограничения — очковтирательство, а также об ужинах на удалёнке с «товарищами по несчастью», желании куда-то полететь, детях и невозможности писать книги, когда есть время, но нет замысла. 

Владимир Полупанов, АиФ.ru: В начале карантина вы говорили, что всё это напоминает вам бессонницу, когда и спать не можешь, и что-то делать — тоже. Но Леонид Парфёнов, например, считает, что нельзя это время пережидать. Нашли ли вы себе какое-то занятие, которое вас увлекло в пандемийный период?

Евгений Гришковец: Всё правильно говорит Парфёнов. Любому нормальному человеку свойственно, чтобы жизнь брала своё. Появилось время, и я прочитал и записал со своими комментариями главы книги о Винни-Пухе Алана Александра Милна для взрослых и детей («Виннипуховские чтения»), которые люди не очень хорошо помнят. Но главное, чем я занялся (не могу назвать это делом, поскольку это временное занятие), — я стал ужинать онлайн. Первый раз я сделал это 3 апреля. Это была первая пятница, которую все в стране осознали как карантин. Я не каждую пятницу веселился и гулял. Но у меня всегда была такая возможность. А сейчас у меня такой возможности нет. Я подумал: «А что делать? Выпить-то хочется». Но я не так воспитан, чтобы пить в одиночку. И накануне предложил людям: «А давайте соберёмся онлайн». Решил, что налью себе вина, накрою стол, буду есть, пить и разговаривать. А те, кто захочет это видеть и слышать, пусть смотрят, слушают и комментируют.

Многие писали, что сидели целыми семьями, накрывали столы. Я повторил, а потом ещё и ещё. В результате у меня было 14 эфиров разной тематики, не всегда весёлых. Я пил разные напитки, каждый раз по-разному накрывал стол. Появились люди, которые мне стали присылать еду и алкоголь. Получилась человеческая история. Я не отношусь к этому как к искусству. Это всего лишь желание напомнить о том, что я как нормальный человек нуждаюсь в людях. У меня такая профессия, такой образ жизни, я могу профессионально улучшить настроение людям или о чём-то профессионально порассуждать. Появились предложения это монетизировать. Но я понимаю, что это монетизировать нельзя, поскольку получается, что это заработок на беде. Ужины появились как вынужденная мера, поскольку все мы товарищи по несчастью.

— И тем не менее для вас это время потерянное?

— Да. Потому что ничего хорошего в этом вынужденном сидении дома нет. Если бы у меня на это время выпали творческие каникулы, в которые я намеревался написать книгу, то, наверное, я бы порадовался этому обстоятельству, что вот такое совпадение. Но у меня это не совпало. В январе и феврале я написал две пьесы, одна из которых взята для постановки в «Современнике», а другая — в Театре им. Пушкина. В «Современнике» репетиции должны были начаться в мае, но сейчас все театры отправляют сотрудников в отпуск. Премьера в Театре им. Пушкина, намеченная на ноябрь, перенесена на февраль. Мы не можем репетировать, делать то, что привыкли. Такое ощущение, что о нас как о некой социальной группе просто забыли. Я понимаю очень хорошо, что только парикмахеров в одной Москве больше, чем театральных актёров или музыкантов симфонических оркестров во всей стране. Нас мало. И мы не производим продукт, который является жизненно необходимым. Кто-то, возможно, считает, что театр — это вообще роскошь, на которую сейчас у людей нет средств. В этом нет ничего хорошего.

Возникает ощущение потерянности, потери разных смыслов, странное чувство обесценивания моей работы, того, что я люблю, того, чему я предан. Поскольку я сейчас живу без театра, без коллег, которые в основном все в Москве, конечно, есть ощущение некоторого сиротства. С другой стороны, мне как нормальному человеку свойственно с этим справиться, себя успокоить, никоим образом не показать своим близким, родным, детям, которые во многом от меня зависят, свою слабость и обезоруженность. Разумеется, можно это как-то творчески осмыслить...

— Кстати, уже написано несколько десятков песен на тему коронавируса и изоляции.

— Я убеждён, что будет снято немало каких-нибудь полуфантастических фильмов, антиутопий и написан не один десяток книг на тему происходящего. Но я также знаю, что это в основном будет мусорная литература. Когда мы выйдем из этого карантина, мы просто не захотим это читать и смотреть, потому что нам не будет хотеться напоминаний об этом. Я пишу сейчас книгу, которую называю для себя «Карантинные записки, или Записки из остановившегося времени». Но я не знаю, что это будет за книга, какого жанра. Пишу только для того, чтобы вернуть себе рабочий образ жизни и не сойти с ума. Для книги нужен замысел. Этот замысел я скорее из себя вынул, чем он сам родился. Как правило, такие произведения не бывают обязательными для написания.

— У меня складывается ощущение, что писатель никогда не готов написать книгу. Но просто приходит время, он садится и пишет её. Как у вас происходит?

— Так и есть. Замысел приходит сам собой. Бывает, что я живу и год и другой без литературного замысла. Его невозможно выдумать. Я спокойно жду того, что он рано или поздно придёт. И, когда он приходит, я сажусь писать. А тут появилось время, а замысла нет.

— Ужинать онлайн с большой аудиторией — вполне приемлемый формат, хотя вживую, конечно, гораздо лучше. А что вы думаете про концерты, спектакли и образование онлайн?

— Категорически это не приемлю. Вижу, как мои дети занимаются онлайн-образованием. Это мучение и для них, и для учителей. Это профанация. Вижу, как многие возбудились и стали говорить о перспективности такого образования на удалёнке. Конечно, это дешевле. Но невозможно заменить подлинное общение человека с человеком, непосредственный контакт. Онлайн-образование, особенно в творческих учебных заведениях, например, в театральном, — это профанация. Театр не одно тысячелетие существует так, когда на сцене актёр, а в это же время в зале зритель. Они проживают в одном пространстве одни и те же события вместе, дышат одним воздухом. Один создаёт художественное произведение, другой его потребляет. Поэтому онлайн-спектакли — это тоже фальшивка, подмена. Сидя у экрана, человек никогда не сможет получить то же самое впечатление от симфонической музыки или оперы, исполненной вживую. Концерты популярной музыки? Да, у кого-то получается лучше, у кого-то хуже. Но никогда это не заменить впечатлением от живого выступления любимого артиста, когда рядом с тобой эту же песню поют сотни и даже тысячи человек, которые её знают. Ни у кого не получается подлинных произведений искусства онлайн.

Если пришли такие времена, значит, надо потерпеть и не профанировать искусство, не надо выдавать эрзац. Есть люди, которые и так в театр не ходили никогда. А теперь они, посмотрев какой-нибудь онлайн-спектакль, скажут: «Я всегда говорил, что театр — это дерьмо. А теперь в этом ещё раз убедился». Мне как-то посоветовали: «Посмотри спектакль Тетра Моссовета „Дядя Ваня“». Я попытался, но это смотреть невозможно. Это плохо снято. А в театре, возможно, на этом спектакле люди плакали.

— Часто слышу мнение, что после пандемии мир не будет прежним. Как вам кажется, человечество поменяется или нет?

— Обязательно изменится. Какая была встряска после 11 сентября 2001 года! Мы же видим, как всё после этого изменилось. До этого не было жутких досмотров с разуваниями в аэропортах. Можно было пронести в самолёт алкоголь. На рейсах авиакомпании British Airways после набора высоты открывались кабины пилотов, туда приглашали детей. Можно было посидеть в кресле второго пилота. Сейчас такое невозможно представить. Это я привожу простые примеры. До этого тоже были серьёзные теракты. Но этот был настолько показательный и глобальный...

Вера в технику и цивилизацию была сильно подорвана после гибели «Титаника». Это была символическая трагедия, о которой мы говорим до сих пор. После пандемии тоже многое поменяется. Мы раньше со смехом относились к китайцам и японцам, которые ходили в масках в своих странах. А теперь человек в маске у нас не воспринимается как излишне осторожный, пугливый или начитавшийся чудовищных прогнозов чудак. Все мы убедились, насколько жизнь хрупка. Все наши жизненные планы, связанные с нашим делом, раз — и отменились. Многие говорят, сколько детей родится после пандемии. Ерунда всё это. Сколько детей не родится из-за этой пандемии, потому что люди побоятся из экономических соображений рожать детей. Человечество, безусловно, выйдет из этого с сильными травмами, фобиями и большим количеством негативного опыта. 

— Вы посетовали, что невозможно было отпраздновать 16-летие вашего сына Саши во время карантина. Как вы его всё-таки отметили?

— Можно сказать, никак. Отложенный получился праздник. Мы сели за стол и торжественно его поздравили. Благо ему с нами не очень скучно. У него есть возможность поиграть и пообщаться в Сети с друзьями. Если в стране перенесли парад Победы на 24 июня, то разве мы не можем перенести празднование дня рождения сына на период, когда к нему смогут прийти друзья? Он к этому в свои 16 уже относится философски.

— Кем хотят быть ваши дети?

— Младшей дочери Марии 10 лет. И она, вполне естественно, никем не хочет быть пока. Старшая дочь Наташа, которой 24 года, увлеченно занимается творчеством. Она записала с DJ Smash песню «Весна у окна» («НЕ Гришковец» — Ред). На мой взгляд, это очаровательно. Ей интересно писать песенную поэзию. Сын Саша окончил музыкальную школу и ещё два года будет учиться в общеобразовательной. Он понимает, что его жизнь не будет связана с художественным творчеством. Исполнение и сочинение музыки его не интересует. У него хорошее чувство юмора, но он не собирается быть писателем. Думаю, у него будет гуманитарная, но не творческая специализация. Ни он, ни мы не видим в этом ничего зазорного.

— Вы человек деятельный. В обычные времена ваша семья, наверное, вас не так часто видит. Когда так долго проводишь время с семьей, разве в этом нет пользы?

— Конечно, есть. Мы можем сказать друг другу, что мы все молодцы. Мы экипаж. Да, есть усталость от самой ситуации, но мы не дошли до раздражения. Это очень важно. Как только люди начинают друг друга раздражать, это очень плохой признак. Да, я часто подолгу нахожусь не дома. Но, когда возвращаюсь, я всё время дома. Когда писал роман «Театр отчаяния», больше полугода почти не выходил из дома. Вообще, когда пишу, ни на что не отвлекаюсь, я дружелюбен, покладист, сам себя уважаю и уважаю всех своих близких. Я в это время замечательный человек, лучший на свете.

— А всё остальное время?

— Бываю разный. Меня как-то спросили, что мне нужно для того, чтобы писать. Я сказал: «Ничего, кроме замысла». Невозможно писать книгу, когда болеют дети, родители, когда есть плохие новости, когда где-то рядом идет война, — при таких событиях, от которых невозможно абстрагироваться. И сейчас происходит то, от чего абстрагироваться невозможно. У меня много знакомых, в частности, замечательная актриса Алёна Бабенко, которая будет играть в спектакле по моей пьесе в театре «Современник». Она репетировала и попала в больницу с коронавирусом. И тяжело переносила болезнь. И её муж Эдуард, которого я хорошо знаю, тоже заболел. Разве это не переживания? Мы земляки с Аленой (из Кемерова. — Ред.), давно знаем друг друга и дружим. Переживаю за тех людей, у кого бизнес рухнул. У людей сейчас такие тяжелые передряги. Постоянно нужно кому-то помогать. А потом ты думаешь, что скоро придется просить помощи самому. Конечно, это никак не способствует тому, чтобы сидеть и безмятежно писать книгу.

— Я почитал, что говорят разные философы на тему происходящего. В частности, итальянец Джоржо Агамбен провел параллель между эпидемией и терроризмом. Поскольку оба этих явления, по его мнению, являются источниками страха, ужаса и коллективной паники. Он обращает внимание на парадокс: перед лицом терроризма мы согласились, что свобода должна быть подавлена, чтобы защитить её. Точно так же нам теперь говорят, что мы должны приостановить жизнь, чтобы защитить её. Как вам такое мнение? 

— Согласен. Только у терроризма есть цель, а у коронавируса её нет. В случае с терактом есть выгодоприобретатель. Это террорист. А в ситуации с пандемией такого выгодоприобретателя нет. Я вижу, и это вполне естественно в этих условиях, усиление функций государства. И никаких актов неповиновения не случилось. Мы довольно безропотно «самоизолировались». Наученные горьким опытом, мы всегда будем готовы подчиниться любим ограничениям свобод. Я не думаю, что государству такой чрезмерный контроль нужен. Он обременителен и для власти, и для нас.

Очень многие меры, которые сейчас принимаются, избыточны или не имеют смысла. Это не наше Министерство культуры придумало, такие инициативы были приняты в Италии и Австрии. Но у нас это подхватили. Я говорю про рассадку людей в шахматном порядке в театрах, которые откроются в сентябре. Это невыполнимая вещь. И технически, и практически это невозможно. В театр невозможно запустить людей, как в какую-нибудь сберкассу, с соблюдением полутораметровой дистанции. Детские спектакли в таком случае совершенно невозможны. Дети никогда не смогут соблюдать это всё. Кто будет контролировать рассадку во время спектакля? Каким образом люди будут выходить и заходить в зал, в гардероб? Чтобы соблюсти эту дистанцию, людям нужно будет потратить час, чтобы войти, сдать одежду в гардероб, а потом её получить. Эти меры — не что иное, как очковтирательство. Думаю, они принимаются для того, чтобы показать, что что-то делается, но также и снять с себя ответственность. Для заражения большой разницы нет, сколько людей находятся зале, в одном замкнутом пространстве: 350 человек или 700. 

Нам объяснили, для чего нужны ограничительные меры. Чтобы накопить достаточное количество койко-мест, чтобы принять большое количество пациентов одновременно. Нам доложили, что эти койки накоплены. Всё сделано. Тогда зачем держать экономику в таких жёстких рукавицах? Вирусологи говорят, что мы рано или поздно все должны переболеть. Мы все продемонстрировали серьёзную гражданскую сознательность, спокойствие, выдержку. Многие безропотно пошли на серьёзные жертвы: деньгами, карьерой, бизнесом и т. д. Ну хватит уже нас воспитывать. Давайте уже будем заниматься тем, что научимся не бороться с этим, а жить с этим. Если мы все переболеем, то какая разница, переболеем этим за год или за три? Просто если за три, то мы недосчитаемся огромного количества активных и полезных членов общества.

— Что вы первым делом сделаете, когда отменят карантин и снимут ограничения?

— Первым делом очень хочу полететь куда-нибудь на самолёте.

— Куда-нибудь? Неважно куда?

— Просто хочу оказаться в самолёте. Хочу куда-то двигаться, перемещаться. Я так соскучился по аэропорту, даже по запаху самолёта и по самой возможности куда-то лететь. Я так соскучился по Москве, кстати. Не думал, что буду так по ней скучать.