Оптимист «чеховского разлива» Владимир Войнович: У нас всё будет хорошо!

Донос доносу рознь

Валентина Оберемко, «АиФ»: Владимир Николаевич, недавно проводился соцопрос, который показал: 80% россиян не смогли вспомнить любимую книгу о войне. О чём это говорит?

- Это ни о чём не говорит и одновременно говорит отрицательно обо всех. Потому что книги о войне любят далеко не все читатели, однако многие хотят просто не думать о войне. Более того, многие хотят вообще ни о чём не думать - не думать о настоящем, не думать о прошлом и совсем не думать о будущем. И это характерно не только для России.

Очень много желающих жить по принципу: «Если я буду знать, то это меня будет волновать. Может быть, я даже захочу на это как-то реагировать. Так что лучше я ничего не буду знать и буду жить хорошо и спокойно».

- 2015 год у нас объявлен Годом литературы, но согласно тем же соцопросам у нас достойной литературы, которую люди считают искусством, - раз-два и обчёлся.

- Да, её не так много, но её везде немного. Когда мы считались самой читающей страной - а было это в советское время, - литература служила одним из немногих способов развлечений. За границу ездить было нельзя, работа у многих была неинтересная, а порой и необязательная. Какой-нибудь служащий сидел на работе и под столом, а то и на столе читал книжки. Сейчас жизнь интенсивная, людям надо больше времени тратить на работу. Плюс появилось много развлечений. Тот строй - советский, закрытый - для писателей был в некотором смысле очень хорош, потому что он гнал людей к литературе. А теперь литература стала необязательной.

ДОСЬЕ

Владимир Войнович. Родился в 1932 г. в Сталинабаде, советский и российский писатель. Автор книг «Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина», «Москва 2042» и др. В 1980 г. был выслан из СССР и вскоре лишён гражданства. Вернулся в 1990 г.

- Если уж речь зашла о литературе в СССР, тогда ведь была жёсткая конкуренция, писатели кляузничали друг на друга. Сегодня культура доноса на Западе цветёт пышным цветом - там в порядке вещей доносить на соседа, что-то нарушившего…

- Осуждать каждого доносчика стоит по его делам, потому что донос доносу рознь. Допустим, машина сбила человека и скрылась, а я видел номер и его записал. Конечно, я сообщу в полицию. А если машина просто проехала на красный свет, я никому докладывать не буду. Но на Западе много таких законников, которые и об этом сообщат. Там многих этому с детства учат. Допустим, один ученик списывает у другого. И сразу отличник поднимает руку и жалуется: «А вот он у меня списывает». Такие ябеды вызывают во мне отвращение.

Но про взяточников и казнокрадов, я считаю, надо писать. Это не донос, а разоблачение. И такие вещи надо разоблачать непременно, потому что наша страна совершенно погрязла в коррупции, и, когда какие-то люди незаслуженно получают огромные миллионы, сообщать об этом надо публично. В газете писать - в «Аргументах и фактах».

- Сегодня, кстати, некоторые известные люди уверены, что писать многое нельзя, что вернулась советская цензура…

- В советское время формально цензуры не было. Но было учреждение Главлит. Как бы цензорами были редакторы. Чаще всего попадались порядочные, честные, смелые. Но были и несмелые, непорядочные, которые всего боялись. То цензурирование было, конечно, серьёзнее сегодняшних «Тангейзеров».

Тогда, например, я написал книгу про революционерку Веру Фигнер. Назвал её «Деревянное яблоко свободы» - это была цитата из одного её письма. Меня спросили: «Что это такое? Давайте как-нибудь иначе». Пришлось переименовать в «Степень доверия». В этой же книге у меня один из персонажей пишет сыну письмо и просит прислать книгу «Нет более геморроя». Редакторша сразу вычёркивает, говорит, что такие слова употреблять нельзя. Я долго ей доказывал, что геморрой - это просто болезнь и ничего предосудительного в самом слове нет.

Патриоты напоказ

- Вы иногда с редакторами соглашались, но вас всё равно выслали, лишили гражданства. Обиделись тогда?

- Я очень оскорбился, хотя должен был бы, казалось, привыкнуть ко всему, - до этого меня всячески поносили, сравнивали с разными отвратительными типами животных и насекомых, исключили из Союза писателей. Но, когда меня лишили гражданства, я вдруг почувствовал себя сильно оскорблённым. Даже сам удивился своим чувствам.

- Почему же тогда вернулись, если здесь всё рушилось, а там было хорошо и спокойно?

- Я приехал, потому что рухнул строй, который я очень не любил, и потому что надеялся, что теперь Россия встала на путь свободы и демократии. Я понимал, что, конечно, это будет трудно, что нужны общие усилия, и хотел принять участие в этом процессе. И не понимал тех, кто в то же время рвался туда, на Запад. Я их не осуждал, но думал, что это плохо для России, потому что уехало много активных, талантливых, умных людей, которые стране очень бы пригодились.

- Значит, вы всё-таки патриот, несмотря на ваши, как вы выражаетесь, нетрадиционные взгляды на российскую действительность?

- Я не люблю называть себя патриотом, но как-то меня спросили: «Что же вами двигало, когда решили вернуться?» И я ответил: «Ничего, кроме патриотизма». Я уверен, что патриот - это человек, который ради того, чтобы его стране было лучше, готов чем-то рискнуть - своей свободой, своим благополучием. А те люди, которые говорят: «Я патриот!» и используют это для продвижения по службе или чтобы украсть побольше, - какие же это патриоты? Не зря Салтыков-Щедрин сказал, что, если кто-то кричит: «Я патриот!», надо смотреть, где он чего украл. Вообще, про себя говорить, что я патриот, - это всё равно что заявить: «Я очень хороший человек». Я про себя стараюсь так не говорить, потому что это нескромно и в большинстве случаев просто враньё.

- Но всё-таки вы оптимистично смотрите на наше будущее? Вот недавно вы говорили, как радостно видеть, что многие наши автомобилисты научились останавливаться перед пешеходным переходом.

- Я оптимист чеховского разлива. Чехов говорил, что лет через 100-200 у нас всё будет хорошо. Люди меняются, но очень медленно, потому что психологию целого народа изменить очень трудно. Им нужен пример перед глазами. Такой факт: во время войны королева Англии получала паёк по карточ­кам, и с заднего хода ей ничего во дворец не заносили. Что получала, тем и питалась. Когда в государстве есть такие люди, их уважают. Уважают и власть, хотят ей соответствовать. А если люди, которым доверены высокие посты, тащат, что могут, живут намного лучше других, нечестно, имеют какие-то привилегии, которых другие люди не имеют, естественно, простой народ начнёт брать с них пример. Если наверху люди будут воровать, то и низы поступят так же. А почему бы и нет?

Валентина Оберемко