Судьба как сериал. Жена поэта нашла дочь не «вдруг»

Статья по теме

История любви: Сергей Есенин и Айседора Дункан

Поэта, разделившего в начале тридцатых годов минувшего столетия печальную участь многих представителей тогдашней творческой интеллигенции Беларуси. Он был арестован, сослан и в ссылке умер, не дожив до тридцати трех лет.

В Минске Римма была студенткой музыкального техникума, где муж (он был постарше) преподавал белорусскую литературу. Драматургия поведанного Астраханом заключается в том, что к моменту ареста у Жилки с молоденькой женой уже была дочь. Уезжая к мужу в определенный ему местом ссылки Уржум, Римма оставила ее в деревне у родителей Владимира. Но так случилось, что в испытаниях союз Риммы с мужем распался. Когда же она приехала забрать дочь, ей сказали, что ребенок умер.

«Это было большим потрясением для моей тети, - рассказал автору публикации  Астрахан. – А дальше начинается драма, подходящая для телевизионного сериала. Тетя Римма поступила в консерваторию в Ленинграде, вышла замуж, начала налаживать жизнь в новой семье – и вдруг выясняется, что ее дочь жива…»

Поворот в фабуле

Так вот, хочу дополнить рассказанное киномэтром, скорее всего, ему неведомым. Дело в том, что к этому повороту в фабуле, подходящей, по Астрахану, для телевизионного сериала, я имею непосредственное отношение.

Точно не помню, в 1962 или в 1963 году я проводил свой служебный отпуск в писательском Доме творчества у Черного моря в Гагре. Литераторов из БССР было там несколько человек, держались мы, когда не работали, компанией. И как-то загораем на пляже, а сидящая недалеко от нас в шезлонге моложавая дама прислушивается к нашему трепу. Спустя некоторое время она подошла к нам, спросила:

- Вы белорусские писатели? Я так и догадалась. Давно не слышала белорусской речи. А ведь когда-то… - она улыбнулась, мне показалось, почему-то грустно. – У вас помнят такого поэта – Владимира Жилку? Я была его женой.

Жилку почти никто из нас, тогда молодых, не читал – уже более трех десятилетий он, «враг народа», у нас не печатался, не издавался. Только сидевший с нами человек постарше – еврейский поэт Хаим Мальтинский, позднее эмигрировавший в Израиль, был с ним когда-то немного знаком, по-доброму его припомнил.

Дама оказалась общительной, любознательной. Спустя день-другой она уже запросто присоединялась к нам, когда мы появлялись на каменистом берегу моря. Мы узнали, что она москвичка, музыкантша, имеет взрослого сына, с Жилкой имела дочь, но малышки не стало. Звали даму Риммой Марковной, что Василием Журавлевым, московским стихотворцем, шутливо переиначено было в более краткое имя – Римарк.

Разъезжаясь из Гагры, мы с Риммой Марковной обменялись адресами и телефонами, и, как помнится, одну-две поздравительные открытки к праздникам я от нее из Москвы получил.

Прошло года полтора-два. Хаим Мальтинский познакомился с приехавшим в Минск на семинар учителем-полочанином. И тот между прочим сказал, что в Полоцке дружит с коллегой-учительницей, дочерью поэта Владимира Жилки. Мальтинский на это ответил, не предполагая, что сказанное им будет для кого-то как взрыв бомбы:

Не «стыковалось»

- А я в позапрошлом году встречался с его женой.

Заметим, что я, тогда работник редакции газеты «Літаратура і мастацтва», знал, что в Полоцке живет такая Наталья Владимировна Жилка-Лазарева, дочь поэта. После реабилитации отца в 1960 году от нее не раз приходили в редакцию письма. Интересовалась судьбой отцовых произведений, присылала сохранившееся в его рукописях. Но в Гагре это у меня в голове, говоря по-киношному, не смонтировалось – дочь поэта, живущая в Полоцке, и умершая малышкой дочурка Жилки и Риммы Марковны. За что, естественно, начал нещадно себя грызть, когда Мальтинский пришел ко мне со взволнованным письмом от Натальи Владимировны. Потом, с его подачи, такое письмо пришло и мне. Оказалось, Наталья Владимировна годы и годы безуспешно пыталась узнать что-либо о своей матери. Но искала она Римму Маневич. А Римма Марковна, выйдя вторично замуж, перешла на фамилию мужа.

Тайна Беатриче

Было потом мое осторожное письмо в Москву: а вдруг выяснится что-нибудь такое, из-за чего матери и дочери (если они действительно мать и дочь) лучше не знать друг о друге? Было в ответ подобное крику отчаяния письмо Риммы Марковны. Она и верила, и боялась верить случившемуся.

Так что не «вдруг», а через тридцать пять лет тетя Астрахана узнала, что ее дочь жива. И помню себя в редакции с двумя телефонными трубками в руках: одна из аппарата, связывающего Минск с Полоцком, другая – с Москвой. Среди сбивчивых, через всхлипы, вопросов в трубках помню такой от Риммы Марковны:

- Но почему Наталья? Мы с Владиком назвали дочь иначе!

Действительно, поэт и будущая музыкантша достойным для своего ребенка нашли имя не совсем для Беларуси обычное – Беатриче. Но в деревне, где очутилась без родителей полуторагодовалая девочка, это имя не могло быть принято. Беатриче стала здесь Беатой, потом покороче – Атой, а паспорт получала уже как Наталья.

Пробежали считанные дни, может быть, недели, и мать приехала к дочери в Полоцк. Я тоже в связи с этим туда поехал. Наснимал фотографий, опубликовал потом у себя в газете большую статью. Она имела резонанс. Пересказ ее, как стало мне позднее известно, появился в газете белорусов-эмигрантов в Нью-Йорке. За океаном жило тогда немало людей, знавших Владимира Адамовича Жилку студентом Карлова университета в Праге до его возвращения в 1926 году на родину, в Беларусь.

Владимир МЕХОВ