Незнакомый Паустовский. В прозе он показывал, какой должна быть жизнь...

В прозе он показывал, какой должна быть жизнь. А в дневниках описывал все её ужасы.

Большинству из нас советский писатель Константин Паустовский известен со школьной скамьи как автор рассказов и повестей, являющих собой образец пейзажной прозы.

Произведения Константина Паустовского обладают неповторимой магией: они уводят в простор полей, продутых свежим ветром, в сумрак влажных тенистых лесов Мещеры. Автор открывает нам заманчивые дороги и тропы, зовущие неутомимого путешественника сменить уют непритязательных сельских картин на шумливое движение больших городов, где все дышит историей и преемственным творчеством поколений… Он показывает жизнь, какой она бывает, какой может быть и более всего - какой быть должна. Это храм невраждебной природы, искусства и красоты, где мирно и дружелюбно соседствуют века, народы, культуры…

Писатель Иван Соколов-Микитов именно за это в своих письмах критиковал Паустовского: мол, тот выбрал безопасный, «медоносный» путь в литературе, то есть писал в основном о природе и красотах окружающего мира, а не о страдании, мечтах и надеждах существующих в этом мире людей. В свою очередь за повесть «Кара-Бугаз» (1931 г.), в которой советский человек побеждает природу на благо страны, Паустовского не раз упрекали как восхвалителя советской власти.

В действительности в период правления Сталина Паустовский ни строчки не написал о «великом друге и вожде», он никогда не был ни членом партии, ни депутатом различных советов и даже не подписал ни одного письма, где кого-то клеймили. А в годы правления Брежнева автор «Тёплого хлеба» поддержал письмо Солженицына с требованием отменить цензуру литературных произведений. Вместе с Корнеем Чуковским он выступал в защиту Андрея Синявского и Юлия Даниэля, которых судили за публикацию произведений на Западе. А уже будучи тяжело больным, обращался к Алексею Косыгину с просьбой не увольнять главного режиссёра Театра на Таганке Юрия Любимова: «С вами говорит умирающий Паустовский. Я умоляю вас не губить культурные ценности нашей страны. Если вы снимете Любимова, распадётся театр, погибнет большое дело». Приказ об увольнении подписан не был.

Юрий Любимов и Театр на Таганке: 5 больших скандалов Подробнее

Окаянные дни

Уже после перестройки были обнаружены «одесские» тетради, вернее, отрывки из дневников 1920 года, и напечатаны под редактурой одной из учениц Паустовского - писательницы Галины Корниловой. Из них следует, что классик и мэтр советской литературы Константин Георгиевич Паустовский не принял Октябрьскую революцию и советскую власть. Как и его кумир Иван Бунин. Неудивительно, что дневники Паустовского по интонации близки бунинским «Окаянным дням»: они оба описывали то, что видели. Вот что написал писатель о революции и годах Гражданской войны: «Такого глухого, чугунного времени еще не знала Россия. Словно земля почернела от корки запекшейся крови. Ухмыляющийся зев великого хама».

В записях, фиксирующих действительность, предстает совершенно незнакомый Паустовский. Описывая огромные очереди «за куском кислого хлеба», он пересказывает одного собеседника: «На угрозу «поставить к стенке» он ответил: «Я 24 часа в сутки стою у стенки - стою у стенки за фунтом хлеба, у стенки за советским пойлом, у стенки за восьмушкой сахара и за поленом, стою у стенки голодной смерти, и, если вы поставите меня к последней стенке, я буду только благодарен». Писатель резюмирует: «Мы дожили до самого страшного времени, когда правы все идиоты».

Он также описывает обыденность расстрелов и то, как «товарищи операторы («палачи») разденут труп, и родные увидят на улице на одном из них знакомые вещи и только поэтому узнают о смерти близкого. Узнают еще и по тому, что после смерти приходят к родным и забирают вещи убитого. Так было с братом Ириши».

Нобелевская премия и недостаток славы. Почему Бунин считал себя обделённым? Подробнее

«Чувствую краски и души»

Все в тех же «одесских» тетрадях после описаний ужасов, голода писатель записал: «Бог прислал меня на землю с даром красок. Поэтому я художник. Я остро чувствую краски и настроения дней, хотя близорук. И в людях я чувствую краски их души. Пишу, и слова ложатся мазками, как краска на холст, и вся моя мысль - в этих тонах, то блеклых, то густо алых, но больше всего золотых, золотеющих, насыщенных внутренней теплотой».

Есть рассуждения и об интеллигенции: «Когда кончилась Гражданская война и началось «мирное строительство», все сразу увидели, что «король голый» и вся сила его - только в войне, в разрушительной энергии злобы, в ужасе. Чтобы создавать, нужна свободная душа, а не прокислый ум, изъеденный, как молью, партийной программой и трехлетним озлоблением. Они - искалеченные, но не огнем, а тлением, распадом, неудачливостью. Вся страна превращается в аракчеевские поселения. (…) Началась новая эпоха - прикармливание интеллигенции, профессоров, художников, литераторов. На горьком хлебе, напитанном кровью, должно быть, они создадут какой-то нудный лепет - «великое искусство пролетариата, классовой ненависти». Должны создать. Положение к тому обязывает. Чека им крикнуло «пиль», и они покорно пошли, поджав облезлый от голода хвост. Голгофа. Предсмертная пена на губах такого тонкого, сверкавшего, заворожившего все души искусства. Кто из них потом повесится, как Иуда на высохшей осине? Кто однажды продал душу? Господи, да минет меня чаша сия…»