647

Кому война, а кому мать родна? Что писали в дневниках 22 июня 1941 года

Жители Ленинграда 22 июня 1941 года во время объявления по радио правительственного сообщения о нападении фашистской Германии на Советский Союз.
Жители Ленинграда 22 июня 1941 года во время объявления по радио правительственного сообщения о нападении фашистской Германии на Советский Союз. РИА Новости

У большинства известие о начале войны вызвало шок, который почти сразу перешёл в стремление сражаться насмерть, у других — странные и, в общем-то, противоречивые чувства, а у третьих и вовсе какой-то извращённый восторг предателя.

«Отдаем себя фюреру»

Как правило, осознание эпохальности того или иного события приходит с некоторым запозданием. Чаще всего это обусловлено последующим ходом дел. Скажем, вряд ли кто в своё время мог предвидеть, что «Нарвская конфузия» — сражение между армией Петра I и армией шведского короля Карла XII — обернётся войной, которая преобразит Россию и выведет её в условный клуб Великих держав. Однако в истории есть одна дата, для которой это правило не работает. 22 июня 1941 года.

Это отчётливо видно по дневникам очевидцев. Всем им изначально было ясно, что именно 22 июня делит жизнь на «до» и «после». Что это — ключевая точка нашей истории, и она останется таковой вне зависимости от того, как будут дальше развиваться события. Другое дело, что авторы дневников были людьми с разными убеждениями. И если у кого-то известие о начале войны вызвало шок, который почти сразу перешёл в желание сражаться насмерть, то у других — странные чувства, а у третьих и вовсе какой-то извращённый восторг.

Ярче всего это проявилось в среде русской эмиграции. Скажем, бывший атаман Донского казачества, генерал Пётр Краснов 22 июня 1941 г. выпустил восторженное воззвание: «Я прошу передать всем казакам, что эта война не против России, но против коммунистов, жидов и их приспешников, торгующих русской кровью. Да поможет Господь немецкому оружию и Гитлеру! Идите в германские войска, идите с ними и помните, что в Новой Европе Адольфа Гитлера будет место только тем, кто в грозный и решительный час последней битвы нелицемерно был с ним и германским народом!»

Примерно так же отреагировали на известие о начале войны и кубанские казаки, мечтавшие о создании своего независимого государства хотя бы даже ценой развала страны. Глава Казачьего национального центра Василий Глазков 22 июня дал из Праги телеграмму, адресованную Гитлеру, Герингу и Риббентропу: «Мы, казаки, отдаем себя и все наши силы в распоряжение Фюрера для борьбы против нашего общего врага. Мы твердо верим, что победоносная германская армия обеспечит нам восстановление казачьей государственности, которая будет верным сочленом держав Пакта Трёх». Ну а известный писатель Иван Шмелёв откровенно радовался, утверждая, что весть о начале войны помогла ему преодолеть творческий кризис: «Я так озарён событием 22 июня, великим подвигом Рыцаря, поднявшего меч на Дьявола. Верю крепко, что крепкие узы братства отныне свяжут оба великих народа. Великие страдания очищают и возносят. Господи, как бьётся сердце моё радостью несказанной… Знаю — теперь я могу писать, хочу писать».

«Рвут на части русских людей»

Слава Богу, что в среде русской эмиграции были люди с другими убеждениями. Восторга по поводу нападения Гитлеровской Германии на СССР они не разделяли. Впрочем, и СССР у них не вызывал добрых чувств. А вот Россия — дело другое. За Россию душа болела.

Одной из них была княгиня Зинаида Шаховская, впоследствии участвовавшая в движении Сопротивления: «Событие, произошедшее 22 июня, имело — и это чувствовали многие — первостепенное значение. Не так-то просто вырвать из сердца любовь к людям, к земле, с которыми тысячу лет были связаны целые поколения твоих предков. Презирая и ненавидя коммунистический режим, я, тем не менее, желала победы русским».

Солидарна с ней и Ксения, супруга знаменитого белого генерала Антона Деникина. Вот что она писала 21 июня 1941 года: «По радио говорят только о слухах насчёт нападения Германии на СССР. Что думать про это нам? Огорчаться, радоваться, надеяться? Душа двоится. Конечно, вывеска мерзкая, но за вывеской-то наша Родина, наша Россия, наша огромная, несуразная, непонятная, но родная и прекрасная Россия!» А вот какую запись она оставила 23 числа, когда речь шла уже не о слухах, а о бомбёжках и продвижении немецких танков: «Не миновала России чаша сия! Сшиблись два антихриста… А пока что немецкие бомбы рвут на части русских людей, проклятая немецкая механика давит русские тела, и течет русская кровь… Пожалей, Боже, наш народ, пожалей и помоги!»

Пётр Махров.
Пётр Махров. Фото: Commons.wikimedia.org

А вот генерал-лейтенант Пётр Махров, когда-то бывший начальником штаба у Деникина и Врангеля, в первый же день войны обратился не к нацистской верхушке, а к послу СССР во Франции Александру Богомолову. Послание его было по-военному кратким — без пафоса и пышных слов: «Господин полпред! Долг солдата меня обязывает защищать мою Родину вместе с русским народом. Я прошу Вас ходатайствовать пред советским правительством о разрешении мне возвратиться в Россию и о зачислении меня в ряды Красной армии. Уважающий Вас П. Махров».

«Пишу и не верю этим словам»

В СССР известие о начале войны вызывало тот самый шок, от которого сначала опускались руки. Но очень скоро он перерастал в стремление выстоять и победить. Вот запись ленинградской школьницы Нины Соболевой: «Началась война. С фашистской Германией. Уже немцы перешли границу и идут бои. В четыре утра бомбили Киев, Минск, другие города. Пишу и не верю этим словам — бомбили?! Уже льется кровь?! В четыре утра?.. Что же будет? Папа сказал, что, конечно, фашисты получат по заслугам, но все это очень серьёзно. Взял документы и ушел в военкомат. Мама хватается то за одно, то за другое — и всё у нее из рук валится…»

А вот запись Владимира Стеженского, который почти сразу после начала войны записался на курсы военных переводчиков и ушёл на фронт: «Сижу дома, готовлюсь к экзамену по истории. Родители на даче с моим братом. Тишина и покой. И вдруг по радио: «В 12.15 началась война...» Сволочи, наглые звери, они уже сегодня утром бомбили Киев, Севастополь, другие наши города! Сейчас выступает Молотов. Запомнились его последние слова: «Наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами». Да, на нас они зубы свои сломают…»

«Они опаснее Германии!»

Особенный интерес вызывают дневниковые записи советского офицера, латыша Яниса Гринвалдса. 20 июня 1941 года он со своим сыном оказался на экскурсии в Москве: «Сказочно красивы выставка и метро. Наш экскурсовод — представитель профсоюза учителей Алксне, старая большевичка, чудесный, сердечный человек. Мы счастливы и радостны. Всюду гостеприимство и вежливость…»

Но вот что он пишет 22 июня: «Вдруг сопровождающая нас Алксне помрачнела. Отвела нескольких из нас в сторону и встревоженно сказала: «Этим утром Германия напала на нас. Нам грозит измена, не все предатели пойманы и ликвидированы в 1937 году, они будут пытаться вредить, и они опаснее Германии! Борьба будет трудной, но мы победим». Стало очень тягостно. Навалились мрачные мысли о войне…»

Может, кому-то мысли о «предателях» покажутся продуктом пропаганды и шпиономании, да и принадлежат они, как можно видеть, «старой большевичке», с которой известно какой спрос. Однако есть дневники, свидетельствующие, что эта самая Алксне — не выжившая из ума маразматичка, которой всюду мерещатся враги, поджидающие немцев.

Таковы, например, записи Олимпиады Поляковой, которую известие о начале войны застало в Пушкине Ленинградской области: «22 июня 1941 г. Неужели же приближается наше освобождение? Каковы бы ни были немцы — хуже нашего не будет. А что победят немцы — сомнения нет. Прости меня, Господи! Я не враг своему народу, своей родине... Но нужно смотреть прямо правде в глаза: мы все, вся Россия, страстно желаем победы врагу, какой бы он там ни был…»

Честно говоря, читать такие строки можно только с чувством омерзения. Которое, правда, потом сменяется вполне объяснимым злорадством. Уже к январю 1942 года тон дневника становится совершенно иным. Да, пришли, наконец, долгожданные немцы. Принялись наводить свои порядки. И что? А вот что: «2 января. Господи, когда же кончатся эти ужасы. Немец конвоир хотел избить палкой умирающего военнопленного…» «4 января. Немцы боятся публичности, и все гадости стараются сделать под шумок. Конечно, это война, фронт и прочее, но от потомков Шиллера и Гете хотелось бы чего-то другого. Между прочим, есть вещи, творимые этими самыми европейцами, которых русское население им никак не прощает, особенно мужики. У нас привыкли думать, что если большевики кого-то ругают, то тут-то и есть источник всяческого добра и правды. А выходит что-то не то...» Действительно, не то. Может быть, причина как раз в том, что «страстно желать победы врагу, каким бы он ни был» рано или поздно обернётся таким вот образом?

 

Оставить комментарий (0)

Также вам может быть интересно