Наравне с Толстым. Художника Репина считали подобным Христу

Литературный критик Александр Генис вспоминает: когда в Нью-Йорк, в Музей Гуггенхайма, привезли выставку художников-передвижников, к картине Репина «Бурлаки на Волге» очередь выстроилась длиннее, чем в туалет. А 8-летний негритёнок спросил у Гениса: «Простите, мистер, а который на этом полотне Иисус?»

Вот это и есть признание. Как писал в своих мемуарах известный художник-иллюстратор Владимир Милашевский, приехавший в Петербург в 1913 г.: «Для каждого нашего человека поколения моего отца Христос, Толстой и Репин — абсолютные легенды, стоящие рядом на одной полочке».

Бунт и смирение

Исторически это так и было. «Репин в среде интеллигенции был безусловным кумиром. Непременно на стене репродукция его "Толстого", босиком и с заложенной за верёвочный поясок рукой. И, конечно же, "Запорожцы" — олицетворение, как тогда казалось, русского бунта, вольности и свободы», — пишет Милашевский.

Полотна Репина для нашего соотечественника — это как стихи Пушкина. Ты можешь их не помнить, но они всегда с тобой. Ладно — «Толстой», «Бурлаки» или «Запорожцы». Но ведь есть ещё и «Крестный ход в Курской губернии», о котором Игорь Грабарь, будучи и сам художником не из последних, отозвался так: «Чем больше в них (персонажи на картине. — Ред.) всматриваешься, тем более изумляешься их разнообразию, неходульности и меткости, с какой художник их выхватил из жизни».

А кого, собственно, он «выхватил из жизни»? Из людей известных — разве что Гиляровского, который на тех же «Запорожцах» взахлёб хохочет и красуется пузом. Остальные — неизвестные совсем. «Горбун», например. Или «Паломник». «Портрет мужика» или «Два украинских крестьянина».

И всё равно Илья Репин — как Пушкин. Буквально наше всё. Именно буквально. «Пассажиры при входе Репина в трамвай не выходили из вагона, проезжая свои остановки». Его узнавали сразу. Все подряд. И начинали приставать с вопросами. А он не гнушался отвечать: «Да, я стою в очереди за морковным супом и гнуснейшим винегретом! (Дело было в 1913 г. — Ред.) И что? Я чувствую себя прекрасно, и никогда бы я не был столь продуктивен, если бы пожирал дохлятину, трупятину и стервятину!»

Далее свидетель пишет: «Тут он разошёлся, и выражения его были столь художественны, что в печати их привести нельзя…»

Классик при жизни

Это было в краткий период увлечения Репина вегетарианством. Пусть чудачество. Спишем на это. Русские художники имеют право быть чудаками.

Ну, скажем, выражения в трамвае тоже можно списать на чудачество. А вот как это?

«Репин сначала подал руку служителю, принявшему у него пальто, а уж только потом — ректору Академии изящных искусств и архитектору двора Его императорского Величества! Господи, это уже ведь почти оскорбление! Не простят!»

Но после «Бурлаков», которых купил сын императора Александра III Владимир и повесил у себя в бильярдной, Репину прощали всё. Даже то, что он «хвалил бездарностей и придирался к художникам поярче». Что он ходил в обносках и мог себе позволить надеть зимой под пальто «майскую рубашку апаш». Громовой голос, густой, «протодиаконский» бас — им он пользовался не так, как Шаляпин, но всё же частенько. «Ничтожество! — будто бы орал он Малевичу про его «Чёрный квадрат». — Да что же ты наделал? Всю жизнь над тобою смеяться будут!»

Нет. Не смеются ни над Ильёй, ни над Казимиром. Оба они теперь классики.

Простили Репину и то, как он на одной из выставок Академии художеств отошёл вдруг от профессоров и пустился вверх по лестнице. «Мы, студенты, за ним поспевали. Но несчастные академики с их брюшками, с их одышками… А сколько же лет ему было в том году?» —спрашивает себя мемуарист.

Без малого 70. А по пути наверх он смеялся, вспоминая, что, когда делал этюды своих знаменитых «Бурлаков», группу художников и его самого местные принимали не то за столичных приказчиков, не то за натуральных чертей. За нечистую силу принимали его и впоследствии. Стоял даже вопрос об отлучении Репина от Церкви. Но, в отличие от Толстого, обошлось.

А вот с одной из самых известных его картин, которую ошибочно называют «Иван Грозный убивает своего сына», не вполне обошлось. На самом деле полотно имеет название «Иван Грозный и сын его Иван 16 ноября 1581 г.». Сперва она сильно не понравилась императору Александру III и стала первой картиной в России, запрещённой к показу цензурой. Потом, уже в 1913 г., фанатичный старообрядец Балашовтрижды ударил по ней ножом, так что художнику пришлось восстанавливать те части, на которые пришлись порезы. А в октябре 2013 г. очередная группа фанатиков заявила, что картину надобно снова запретить, поскольку она «оскорбляет чувства русских людей».

И всё же каким его запомнят потомки — сумасбродом, гением? Современники в лицо ему говорили: «Вы, Илья Ефимыч, похожи на столяра-краснодеревщика. Таких на Волге много…». Мы говорим с придыханием: «О, классик!». А он, хитрый мужик, посмеивается со старых снимков. Он всегда хотел стать русским Рембрандтом. И стал им.