«Тараканы» великих. Многие гениальные люди боялись воды, яда и горбунов

Пятница, 13

- Фобии (навязчивые страхи) были даже у героических персонажей. Легендарный полководец Гай Юлий Цезарь, например, панически боялся грома с молнией и при первом же намёке на грозу скрывался в подземном убежище. Более близкий нам исторический деятель - Сталин - не выносил воздушных перелётов. Будучи главнокомандующим, он за всю войну ни разу не побывал на фронте. И даже на мирную конференцию в Потсдам отправился поездом, который охраняли восемь (!) бронепоездов и семнадцать тысяч (!) бойцов НКВД. Другой коммунистический лидер - Мао Цзэдун - в отношении перестраховок даже превзошёл Иосифа Виссарионовича: во время поездок по стране «великий кормчий» внезапно менял маршруты движения своего поезда, срывая железнодорожные графики и останавливая транспортное сообщение в стране. Но больше всего Мао боялся быть отравленным. Яд мерещился ему буквально везде - не только в пище, но и, например, в бассейне с водой. Кстати, боязнь быть отравленным - едва ли не самая распространённая из фобий среди правителей самого разного пошиба. Именно опасаясь отравы, уморил себя голодом французский король Карл VII.

Многие великие люди также боялись цифр и чаще всего, конечно, числа 13. В ужас оно приводило, например, родившегося в 1813 году композитора Рихарда Вагнера - число букв в его имени и фамилии также давало в сумме чёртову дюжину. Президент США Рузвельт 13-го числа каждого месяца, независимо от того, выпадало оно на пятницу или на другой день недели, уклонялся от любых поездок. Поэт Гёте в «пятницу 13-го» вообще не вылезал из-под одеяла. Точно так же вели себя Наполеон и Бисмарк.

Некоторые гении боялись быть похороненными заживо - Шопен, Гоголь, Андерсен. Последний, когда болел, на прикроватном столике обязательно оставлял записку: «Это только кажется, что я умер». Но всех в этом смысле перещеголяла писательница мадам де Сталь: она боялась замёрзнуть после смерти в могиле. Курьёзной фобией страдал Дали - испытывал ужас перед кузнечиками. Пикассо с возрастом стал панически бояться цирюльников, и его было невозможно заставить подстричься. Психоаналитик Фрейд не мог смотреть в глаза пациентам. Злые языки утверждают, что из-за этого и появился его знаменитый метод - укладывать пациента на кушетку. А вот для Моцарта самым страшным в мире предметом была труба (музыкальный инструмент). Музыкант Шахтнер, служивший придворным трубачом в Зальцбурге, вспоминал: «Даже когда перед ним всего лишь держали трубу, это было всё равно, как если бы ему приставили заряженный пистолет к сердцу». Другой курьёз - учёный Паскаль, будучи одним из основоположников гидростатики, с детства не мог смотреть на воду. С ним сразу же случались конвульсии.

Любовь к чистоте также может носить характер фобии. Например, Маяковский постоянно мыл руки, открывая двери, держался за ручку через фалду своего пиджака, избегал есть из чужой посуды и носил в кармане персональный стаканчик. Композитор и пианист Скрябин, опасаясь инфекций, круглый год носил на улице перчатки. А при необходимости взять в руки деньги натягивал перчатки и в помещении. Уинстон Черчилль ежедневно менял постельное бельё, гостинице снимал комнаты с двумя кроватями: проснувшись ночью, перебирался на другую, где и спал до утра.

Головой на север

Чудовищно суеверным был писатель Хармс. Стоило ему встретить на улице горбатого человека, как он тут же возвращался домой, закрывал все двери, зашторивал окна и выпивал стакан молока. Эйнштейн не носил носков. Вообще. Хвастался, что обходится без них даже «в самых торжественных случаях», и скрывал их отсутствие под высокими ботинками. Писатель Диккенс спал головой исключительно на север. А каждые пятьдесят строк написанного обязательно запивал глотком горячей воды. Бенджамин Франклин, садясь за работу, запасался огромным количеством сыра. Гёте работал только в герметически закрытом - без малейшего доступа свежего воздуха - помещении. Гофман трудился в комнате, оклеенной чёрными обоями. А на лампу надевал то белый, то зелёный абажур.

Леонардо да Винчи, для того чтобы приняться за работу, нужно было слышать звон колоколов. Брамс для вдохновения постоянно без какой-либо надобности чистил обувь. Ньютон был крайне рассеян: однажды начал набивать свою трубку табаком с помощью пальца племянницы. А знакомый каждому со школьной скамьи критик Белинский («неистовый Виссарион») страшно страдал от собственной стеснительности. «Нельзя в люди показаться, - жаловался критик Боткину. - Рожа так и вспыхивает. Голос дрожит. Руки и ноги трясутся. Я боюсь упасть: отсюда чудачество, глупость, нелепость». А Максим Горький всю жизнь являл чудеса сентиментальности. Немало писателей хвасталось, что Алексей Максимович плакал, слушая их произведения. Судя по всему, слёзы текли у Горького не по поводу качества услышанного, а только от умиления: вот ведь, мол, - написано, создано!..

Подготовила Мария МАРТ Фото Sipa/Fotobank