595

Джоанна Стингрей: когда Цой попал в «Диснейленд», он радовался как ребёнок

"Аргументы и факты" в Беларуси № 12. Дополнительная пенсия. Реально ли накопить на финансовую подушку безопасности? 22/03/2022
Джоанна Стингрей.
Джоанна Стингрей. / Mark Humphrey and Joanna Stingray / Commons.wikimedia.org

Благодаря американке Джоанне Стингрей в середине 80-х в США был издан альбом Red Wave, ставший первым в истории русского рока релизом, выпущенным за океаном. В 80-е Джоанна сама пела рок, активно дружила с русскими музыкантами, привозила им из Америки одежду и инструменты. Недавно Стингрей снова оказалась в России в связи с презентацией своей книги и выставкой «Виктор Цой. Путь героя», которая проходит в столичном Манеже. А заодно и дала интервью АиФ.ru, в котором рассказала, что потеряла Россия после падения «железного занавеса», чем её очаровали советские граждане и гитарист «Кино» Юрий Каспарян и озвучила свою версию гибели Виктора Цоя.

Владимир Полупанов, АиФ. ru: Джоанна, я правильно понимаю, что вы по-прежнему частый гость в России?

Джоанна Стингрей: Я не была 2 года из-за ковида. Но обычно езжу в Россию два раза в год. Недавно вышла моя новая (третья по счету) книга на русском языке «Русский рок. Конец андеграунда», которую я презентовала в Москве и Питере.

— Будет и четвёртая?

— Четвёртая будет посвящена исключительно Виктору Цою и приурочена к его 60-летию (21 июня — Ред.). Думаю, напишу ещё пару книг о моей жизни в России.

— Про жизнь в Америке писать скучно?

— Точно. Про Америку есть во второй книге. Достаточно.

— Почему вы похоронили русский андеграунд?

— Я описала в книге события 1987 года, который оказался переломным не только в жизни СССР, но и в моей судьбе. Мне долгое время отказывали в визе, видимо, посчитав «врагом СССР». Из-за чего сорвалась моя свадьба с Юрой (Георгием Каспаряном, гитаристом группы «Кино» — Ред.). Только в августе 1987-го я снова смогла приехать в Союз, и в ноябре мы поженились (визу Джоанне помог сделать влиятельный американский сенатор — Ред.).

Плюс ко всему, в конце 1986 года благодаря «перестройке» и «гласности» наступили перемены, в том числе и для русского рока, который вышел из подполья. «Кино», «Аквариум» и другие музыканты, не имевшие официального статуса, получили право ездить на гастроли, давать концерты в больших залах, им стал доступен эфир на радио и телевидении. Поэтому андеграунду пришёл конец.

Джоанна Стингрей на презентации своей книги «Русский рок. Конец андеграунда. Фотографии. Интервью. Документы»
Джоанна Стингрей на презентации своей книги «Русский рок. Конец андеграунда. Фотографии. Интервью. Документы» Фото: РИА Новости/ Евгений Одиноков

— Можете напомнить, как вам удалось вывезти плёнки с записями песен «Аквариума», «Алисы», «Кино» и «Странных игр» на Запад (в 1986 году в Америке был издан альбом Red Wave — Ред.)? Вы, правда, их спрятали в обувь?

— У меня были большие зимние сапоги, куда я спрятала тексты песен. А плёнки с записью музыки засунула в тёплую кожаную куртку, на которой была масса молний, одна из них была сзади на спине. Я была молодая и глупая и делала опасные вещи. Если бы меня задержали на границе, меня бы посадили как шпионку. Шведское консульство в СССР помогло мне переслать в США несколько записей через дипломатическую почту. Когда вышла пластинка Red Wave на красном и желтом виниле, я очень хотела подарить ее каждому знакомому музыканту в СССР. Шведское консульство снова помогло мне доставить пластинки из Америки в Советский Союз.

— Вы называете период 80-х «волшебным» временем для русского рока. Но всё равно эта музыка была для внутреннего пользования. Записи были неважного качества, песни на русском языке, да и сама музыка была вторичной. Чем эта музыка могла заинтересовать широкую западную аудиторию? Главная ее ценность была в том, что она из СССР?

— Отчасти поэтому. Если это хорошая музыка, неважно, на каком языке она звучит и как записана. Борис Гребенщиков и Андрей Макаревич влюбились в музыку «битлов», не зная английского. Когда выучили язык, то стали понимать смысл. Я слушала русский рок, не понимая слов, но осознавала, насколько глубокие там тексты. Это трогает душу. Конечно, большого коммерческого успеха альбом Red Wave не имел.

— Какой был тираж?

— Первый тираж - 5 тысяч. Потом альбом допечатали. В Америке было продано 20 тысяч, в Англии на кассетах — 10 тысяч. Я делала это не для денег и не планировала на этом заработать. Понимала, что песни на русском языке будут пользоваться на Западе ограниченным спросом. Если бы эту музыка из СССР в США услышали в 60-е годы, возможно, всё было бы по-другому. В 80-е рок-музыка на Западе слишком коммерциализировалась — были большие проекты с многомиллионными бюджетами. Это уже была не честная музыка, а бизнес на музыке. Русским музыкантам вписаться в этот контекст было очень сложно.

— Что же вами двигало?

— Желание открыть глаза американцам на Советский Союз. Я хотела доказать, что там живут такие же люди, там есть музыканты, которые делают крутую музыку. Нам же промывали мозги пропагандой. Все репортажи про СССР в 80-е были выдержаны в серых тонах — серое небо, серые люди в серых одеждах с серыми лицами на серых улицах. Когда я была совсем маленькой, мой папа, ярый антикоммунист, снял документальный фильм «Правда о коммунизме». В нём говорилось о том, что СССР является самой опасной в мире страной и что коммунизм — это зло. Папа любил повторять: «Никогда не заезжай за “железный занавес”». Эти слова застряли у меня в голове. Кстати, озвучивал этот фильм губернатор Калифорнии (1966-1975 гг.) Рональд Рейган, который, как и мой отец, тоже ненавидел СССР.

Как-то один мой знакомый в Америке сказал: «Джоанна, если ты когда-нибудь окажешься в СССР, ты должна встретиться с самым известным андеграундным музыкантом, которого называют советским Бобом Диланом, — Борисом Гребенщиковым». Я рассмеялась, потому что была уверена, что никогда не окажусь в СССР и что рок-музыки там просто нет.

Когда вышла пластинка Red Wave, у американских СМИ это событие вызвало большой интерес — я чуть ли не каждый день давала интервью, причем не только музыкальным изданиям, но и политическим, выступала на телевидении (я дала около 200 разных интервью в 1986 году). Даже если люди не понимали слов песен и не собирались покупать эту пластинку, они поняли, что в СССР есть что-то похожее на то, что есть в Америке. Борис Гребенщиков как-то говорил, что музыка — это мощный инструмент, который способен построить мосты между разными людьми, идеологиями, менталитетом. Благодаря этому, мне кажется, всё и получилось.

— Как вы вообще попали СССР в первый раз?

— Мне кажется, это судьба. В 1983 году я выпустила свой первый мини-альбом «Beverly Hills Brat», в котором было всего 4 песни. Мне было 23 года, я казалась себе крутой рокершей. Потом я поругалась с продюсером, и моя музыкальная карьера остановилась. Я была в жуткой депрессии, мне казалось, что жизнь кончена. Стала думать, что делать дальше. Позвонила младшей сестре в Англию и спросила, могу ли приехать к ней, чтобы развеяться. «Ты можешь приехать, — сказала она, - но на каникулах я еду в СССР на неделю». «Да ладно?! — удивилась я. — А мне туда нельзя?» Вы же знаете, что когда родители говорят тебе «не делай этого», ты всегда хочешь понять — почему. Поэтому я хотела узнать, что же там такого, за «железным занавесом». Из США, наверно, это было сложно сделать. Я отправилась как турист по линии «Интуриста» из Англии.

У нас была всего одна неделя: 3,5 дня в Москве, 3,5 дня в Ленинграде в составе большой туристической группы. Три дня в Москве оказались совсем неинтересными. Я уже начала думать, что мой папа прав по поводу Советского Союза. Но когда мы с сестрой оказались в Питере, то решили не ехать на экскурсию. Сказали, что останемся в отеле, а сами пошли гулять по городу с Борисом Гребенщиковым, с которым нас познакомил один общий знакомый, женившийся на американке.

Мы погуляли, зашли в гости к Севе Гаккелю (виолончелист группы «Аквариум» с 1975–1986 и 1987-1989 гг., основатель клуба «TaMtAm», арт-директор клуба «Китайский Лётчик Джао Да» в Петербурге Ред.). Я показала обложку своего альбома, думая, что Гребенщиков будет очень гордиться знакомством со мной. Борис сказал, что моя музыка похожа на панк-рок. А потом он включил свою песню «Сегодня ночью кто-то...». Признаюсь, не думала, что это будет что-то интересное. Но это звучало так круто! Я слушала его музыку, и меня охватывали противоречивые чувства — то мне казалось, что песня об одиночестве, то о радости, то о потере. Одна песня перевернула всю мою жизнь. Я тут же поняла, что по сравнению с Гребенщиковым я просто фейк (подделка Ред.). Борис излучал свет. Хотелось быть рядом с ним.

Когда приехала в следующий раз в 1985-м, Гребенщиков познакомил меня с Курехиным и Цоем на концерте в Ленинградском рок-клубе: в тот вечер выступали «Зоопарк», «Кино» и «Аквариум». До сих пор помню, как падал свет на лицо Цоя. Профиль его лица и линии были очень драматичны. Мы с сестрой, не зная русских слов, сидели словно заворожённые и подпевали, не зная слов: «Видели ночь, гуляли всю ночь до утра». В песнях «Кино» есть loops (петли Ред.), которые застревают у тебя в голове. «Троллейбус, который идёт на восток, троллейбус, который идёт на восток». Хотелось слушать эти песни ещё и ещё.

Виктор, похоже, не осознавал уровень своего таланта. Он как будто стеснялся своей популярности. Хотя с ним было невероятно легко, как будто мы знали друг друга сто лет.

 
Русские намного глубже по своей сути, чем американцы.

— Вы всех советских людей так воспринимали или только представителей ленинградской богемы?

— Мы записали массу мини-интервью на видеокамеру, и меня удивило, насколько одухотворенными были обычные молодые люди в СССР. Когда они отвечали на вопрос, за что любят музыку «Кино» и Гребенщикова, их рассуждения были очень глубокими. Было очевидно, что люди в СССР были лучше образованны, знали американскую историю лучше, чем мы, американцы. Вообще, русские намного глубже по своей сути, чем американцы. Теперь я понимаю, почему. Всю жизнь я прожила в Лос-Анджелесе, где у меня не было никаких трудностей, которые надо преодолевать. Даже климат у нас очень комфортный, в Лос-Анджелесе не бывает холодов. Когда работала над книгой, то поняла, что трудности и дискомфорт заставляют развиваться разные отделы мозга. Когда нет проблем, мозг не развивается. В СССР была масса проблем. Поэтому у людей были развиты дополнительные отделы мозга, чего не было у американцев.

Год назад, когда я выпустила вторую книгу, в которой одна фотография была подписана с ошибкой. Один из фанатов «Алисы» заметил это и написал мне. Я ему ответила: «Спасибо большое за то, что обнаружили ошибку, когда будет следующий тираж, мы исправим её». Для меня стало ещё одним откровением, что простой русский человек сказал мне сакраментальную фразу: «Не ошибается тот, кто ничего не делает». Я снова смогла убедиться, что русская душа широка и глубока.

— В 80-е вас окружало много талантливых людей, однако именно за Георгия (Юрия) Каспаряна вы вышли замуж. Чем он вас покорил?

— Для меня самой это удивительно, поскольку мы с ним совершенно разные люди. Тогда я была молодой, незрелой и наивной. Помню, на фестивале в Ленинградском рок-клубе в 1985 году было много народу, очень шумно, вдруг в толпе я увидела Юру. Шум на мгновение стих, мое сердце сильно застучало. Я моргнула, и он тут же исчез из поля моего зрения. Это было как в диснеевском фильме. Когда участники «Кино» вышли на сцену, я снова его увидела. И подумала: «Так вот же тот человек, который заставил мое сердце учащенно биться. Это мой принц». Он вообще не говорил по-английски, я не говорила по-русски. У нас был магический треугольник: я, Юра и Витя Цой, который был нашим переводчиком, хотя и сам не очень хорошо говорил по-английски. Когда мы оказывались вдвоем с Георгием, мы почти не разговаривали. Моё сердце бешено колотилось в его присутствии, и мне казалось, что это любовь. Только много позже я поняла, что мы совсем разные люди. Когда Цой погиб, наш треугольник рассыпался. В качестве мужа мне с Юрой было нелегко, но как друг он — отличный парень.

Юрий Каспарян (на переднем плане) и Виктор Цой в 1986 году.
Юрий Каспарян (на переднем плане) и Виктор Цой в 1986 году. Фото: Flickr.com/ Tim Penn

— Сколько лет вы прожили как муж и жена?

— 1 год до свадьбы в 1987 году. А в 1990 году разошлись. С 1989-го я постоянно жила в Москве, но мы редко виделись. Группа «Кино» почти всё время была на гастролях. У нас не было скандалов. Мы вдруг обнаружили, что идем разными дорогами. И тихо развелись.

— Когда Цой оказался в Америке в 1989 году, что он хотел в первую очередь хотел посмотреть?

— Он попросил отвезти его в магазин гитар, а потом в «Диснейленд». Недавно я показала Юре (Каспаряну Ред.) фотографию в книге и сказала: «Какие же вы были счастливые в “Диснейленде”. Он мне сказал: «Да. Почему нет?!» «Диснейленд» представлялся миром фантазии — чисто, красиво, сказочно. Поэтому я не удивилась, когда Цой захотел там побывать. Когда катался на аттракционах, радовался как ребёнок. Люди на выставке меня тоже спрашивали: «Цой встречался с кем-то из американских звёзд, когда был в Америке?» Нет. Он был у меня в гостях в феврале. И не мог поверить, что в это время солнце печёт как летом. Поэтому большую часть времени Витя провёл, греясь на солнышке в лежаке. Ему очень понравился Лос-Анжелес, там спокойно, как в большой деревне. Борис Гребенщиков, наоборот, хотел познакомиться с известными музыкантами. А у Цоя и в мыслях этого не было. Он хотел увидеть жизнь простых американцев. Может быть, потому что его кумирами были не американские, а английские музыканты, например, Роберт Смит из The Cure.

— Это правда, что только спустя много лет вы впервые обсудили гибель Виктора с его гражданской женой Натальей Разлоговой и Георгием Каспаряном? Что они говорят? Случайность, закономерность?

— Конечно, случайность. Трагедия случилось рано утром. Справа по ходу его движения были сигнальные столбы, а на дороге были выбоины. Есть версия, что в момент, когда он пытался поменять кассету в автомагнитоле, его автомобиль задел сигнальный столб. Витя резко вывернул руль влево, и на беду рядом оказался этот злополучный автобус. У американцев есть такое выражение, что в этот момент «Господь моргнул». Только спустя 30 лет после гибели Вити Наташа сказала мне: «Джоанна, представляешь, я впервые об этом говорю». Это было слишком больно. Но это связано ещё и с тем, что после того, как Виктора не стало, я почти не бывала в Санкт-Петербурге, и мы почти не разговаривали с Юрой и Наташей.

— Что вы привезли на выставку «Виктор Цой. Путь героя», которая продлится до середины апреля?

— В первую очередь, конечно, фотографии, которые нигде не публиковались. Письма и открытки, которые Виктор присылал мне, некоторые с его рисунками. В одном письме он просит: «Если продашь какую-то из моих картин, купи мне, пожалуйста, резиновые сапоги и часы Swatch, как у тебя». Есть приглашение на выставку советских художников, где были его картины. Жалею, что в своё время я многие вещи выкидывала, чтобы не захламлять дом. Часть вещей сохранила Наташа Разлогова, например, билет в «Диснейленд» и на самолет Москва — Нью-Йорк — Москва.

— Вы покупали Цою одежду, в которой он выступал?

— Я покупала много одежды Борису Гребенщикову. Виктору я купила часы и кожаные браслеты. Когда он был в Америке, сам себе купил черную кожаную куртку. На выставке представлено его классическое черное пальто. Его сшила то ли Марьяна (первая жена Цоя — Ред.), то ли её мама. У музыкантов во времена СССР не было денег. Поэтому знакомые люди часто шили им какие-то вещи, которые нельзя было купить в магазине.

— Вы как-то попросили художника Энди Уорхола подписать несколько консервных банок знаменитого супа Campbells для своих советских друзей. Какова их судьба?

— Как-то я показала Энди фотографии картин ленинградских художников — Тимура Новикова, Олега Котельникова и Виктора Цоя. Он оживился и удивлённо произнёс: «Как странно, что на другой стороне мира люди делают такое же искусство, как здесь Жан Мишель Баския или Кит Харинг». Он заинтересовался личностями художников. Я ему рассказала и спросила: «Если куплю банки с супом, ты распишешься на них?» Он сказал «да», видимо, не предполагая, что банок будет 20 (смеётся). Я ему диктовала правильное написание русских имён, надо отдать должное его терпению — он подписал все 20 банок. В очередной приезд в Россию я раздарила их своим русским друзьям — Гребенщикову, Африке (Сергей Бугаев — Ред.), Сергею Курехину, Тимуру Новикову и т.д. В их числе был и барабанщик «Кино» Георгий (Густав) Гурьянов. Все они прекрасно знали, кто такой Энди Уорхол. И, конечно, были очень рады получить такой подарок, ведь банки, подписанные Уорхолом, были артефактами современного искусства. Как-то в гостях у Густава я увидела пустую открытую банку Campbells. Я спросила его: «Зачем ты это сделал?» «Я понимаю, что эту банку подписал Уорхол, — сказал он, — но мне было интересно, какой вкус у супа». Это выглядело безумием, ведь за эту банку он мог бы получить много денег.

— Чем вы занимаетесь сегодня? Музыка вас больше не интересует?

— После отъезда из России я выпустила последнюю пластинку. Мой второй муж Саша Васильев (экс-барабанщик группы Василия Шумова «Центр» Ред.) помогал мне. Тогда я была одухотворена работой с моими русскими друзьями Гребенщиковым, Курехиным и т.д.. Но потом во мне как будто что-то надломилось. Несколько лет я продюсировала свою дочь Мэдисон, которая пишет прекрасные, более интересные песни, чем когда-то писала я. Она может проснуться, и через 20 минут у неё что-то рождается. Она и поет хорошо. Мэдисон очень талантливая, но беда в том, что она не хочет быть известной. Посмотрим, может, повзрослеет и вернется к музыке.

Я занималась разной работой — я председатель комитета выпускников школы в Беверли-Хиллз, где училась, несколько лет занималась куплей-продажей недвижимости. Среди моих клиентов были и члены королевской семьи из Саудовской Аравии. Это та самая работа, которую можно делать, не выходя из дома.

В прошлом году я выпустила альбом, собранный из архивного материала. Эти песни мы записывали вместе с Борисом Гребенщиковым в 1985-86-х годах. И они не были опубликованы. В феврале этого года выйдет ещё одна пластинка из песен «Алисы», «Игры» (экс-«Странные игры» — Ред.), Гребенщикова и «Кино», которые были записаны в1986-87 гг. Я написала английские тексты на песни этих групп. Может быть, запишу и новые песни. Во всяком случае, интерес к музыке постепенно возвращается. В этот свой приезд в Россию я даже успела кое-что снять для будущего видеоклипа.

Джоанна с дочерью Мэдисон. Кадр из клипа «Don’t Come Down On Me» (2016).
Джоанна с дочерью Мэдисон. Кадр из клипа «Don’t Come Down On Me» (2016). Фото: Commons.wikimedia.org/ Mark Humphrey and Joanna Stingray

— В 80-е вы оказались в творческой среде и поэтому были очарованы СССР, хотя в магазинах не было продуктов и жизнь была совсем не такой комфортной в бытовом плане, как сегодня, люди жили за «железным занавесом». После распада СССР наши граждане приобрели свободу передвижения, Москва стала очень походить на Нью-Йорк...

— Это точно.

 
В России сейчас происходит то же самое, что и в Америке. Есть хорошая музыка, но это не что-то волшебное, как в 80-е, когда музыка была очень честной.

— Но что, на ваш взгляд, потеряла Россия?

— В России сейчас происходит то же самое, что и в Америке. Есть хорошая музыка, но это не что-то волшебное, как в 80-е, когда музыка была очень честной. В Америке этот волшебный период случился в 60-е, у вас в 80-е. Почему это «волшебство» произошло в 80-е, неизвестно. В жизни за всё приходится платить. Любые приобретения компенсируются потерями. Не только в России, во всём мире сейчас люди несчастны и ищут надежду и способы почувствовать себя счастливыми. С одной стороны, Интернет дал возможность людям быть все время на связи друг с другом, получать любую информацию. Но, как ни странно, он и разъединил нас.

Ничего более интересного, чем был русский рок в 80-е, так и не появилось. Поэтому Кинчев, Шевчук, Гребенщиков и другие представители той волны русского рока по-прежнему актуальны. И песни «Кино» не устаревают, хотя прошло больше 30 лет со дня смерти Цоя. Как только слышу первые аккорды песен «Кино», моё сердце и душа трепещут, и настроение поднимается. Это просто какое-то чудо!

Оставить комментарий (0)

Также вам может быть интересно