Александр Ширвиндт: «Эх, обнулить бы цивилизацию и попробовать всё сначала»

«Потихонечку надо собираться. Не могу себе позволить дождаться, чтобы услышать: «Чего тут этот старикашка еле ползает?» – признался «АиФ» Александр Ширвиндт, который недавно объявил, что вскоре покинет пост худрука Театра сатиры.

Валентина Оберемко, «АиФ»: Александр Анатольевич, на кого оставите театр?

Александр Ширвиндт: Что значит «на кого остав­лю»? Престолонаследия здесь не существует. Питомника или питомца у меня нет. Худруки ни в зоопарках, ни в оранжереях не растут.

– Чем займётесь?

– Сейчас очень модно после 80 лет осваивать новые профессии. Поеду в Сибирь, на лесоповал. Собственноручно сооружу для себя чего-нибудь деревянное.

Ребята, опомнитесь!

– Вы худрук Театра сатиры с 2000 года, с того же срока, что и Путин – президент…

– Ровесники.

– Народ не ропщет, что слишком долго вы на своём посту? И нужна ли вообще частая смена власти?

– Народ вообще хитрый. И в театре такой же. Разговоры, полемика – это замечательно. Но когда петух начинает подкрадываться, чтобы клюнуть в ж…, то полемизирующие настораживаются. Потому что возникает вопрос: «А потом что?» И тогда, задумавшись, начинают чуть-чуть снижать градус негодования.

Когда по этому поводу рассуждают люди моих лет – у нас ведь большой шлейф воспоминаний о существовании в другие эпохи, – сразу начинаются сравнения. И после всех этих сравнений у нашего поколения рождается крик в сторону вашего поколения: «Ребята, опомнитесь! Оглянитесь, почитайте, посмотрите!» Никто не оглядывается, только говорят: «Старый маразматик, всего бздит». А чего мне бояться? Бояться надо за ваше поколение и за следующее. У меня дома три правнучки, тут не до полемики, а только до скрупулёзного мещанского страха.

– Всё-таки страх есть у нас?

– Кроме страха есть глупост­ь, скупость и злость – три параметра, которые не должны существовать на этой выдохшейся планетке. Но они цветут со страшной силой.

– Они всегда цвели…

– Всё зависит от процент­ности. Сейчас совершенно зашкаливает безапелляционное безразличие друг к другу. Общежитие – ёмкое понятие. Общее житьё… Сейчас ведь все мечтают об особняках с 4-метровыми заборами, бассейнами и чтобы около каждого угла было по семь охранников.

– Но коммуналка сейчас дей­ствительно кажется ужасом…

– С одной стороны. А с другой – тогда, несмотря на то что ненавистной соседке бросали в борщ крысу, всё равно помогали друг другу, оставляли друг на друга детей, подкармливали из другой кастрюли.

Я арбатский, никитский парень. Жил в Скатертном переулке. В нашей квартире проживали шесть семей. Жильцов под 20 человек. Перепад социальный огромный: грузчик, дворник с деть­ми, художник с женой, моя семья, дама-бухгалтерша. И жили! И даже дружили!

Иногда я на машине приезжаю в свой переулок, сижу, слова учу, издали смотрю на свой дет­ский дом, ностальгирую. Войти в подъезд и подняться на этаж не могу, хотя мне очень интересно, – два охранника стоят, как шкафы. Иногда подойду, спрошу: «Ребята, а кто там?» Они только мычат. 

«Махнули – и потрепаться!». Почему Ширвиндт не воспитывал сына и внуков? Подробнее

– Сегодня все ностальгируют о прошлом, о советском, а в мае начинают вспоминать о военном прошлом.

– Программы, воспоминания ко Дню Победы – это замечательно. Главное – не превращать память в помпезно-соревновательное шоу.

Я решил в Театре сатиры сделать вечер. Условно назвал его «Семейный сатировский «Бессмертный полк». У нас ведь в театре больше 12 фронтовиков. Вое­вали Папанов с супругой, Женя Весник прошёл всю войну, было несколько фронтовых бригад с трагическими судьбами. Достаточно вспомнить незаб­венную Валентину Токарскую. Двумя фронтовыми театрами руководили Плучек и Менглет. На сцену выйдут Зоя Зелинская, Вера Васильева, она тушила фугаски на крыше, и, наконец, наш ветеран, 89-летний Виктор Рухманов, который был сыном полка. Я сам помню военное время. Мы будем выступать, а молодёжь – держать портреты тех, кого уже нет с нами.

Судьба Буратино и Красной Шапочки. Кем стали дети-актеры из СССР Подробнее

Слишком много ушло

– Ваша новая книжка называется «Опережая некролог». Не страшно ли книжку с таким названием писать?

– Опять страшно! Не интервью, а какая-то страшилка. Просто «снаряды» стали рядом рваться слишком часто. Когда мы хоронили Сашу Абдулова, Марк Анатольевич Захаров шепнул: «Мне кажется, там, наверху, в небесной Счётной палате сбились с графика». Сейчас, очевидно, там опомнились, кого-то уволили из апостолов, и возраст­ной график ухода наладился. Не хватает ни сил, ни слёз. Когда меня спрашивают: «Почему вас не видно было на прощании с Х?» – я отвечаю: «Во-первых, я охладел к кладбищам, а ­во-вторых, сохраняю силы для соб­ственной панихиды».

Книжка книжкой, а по-настоящему сегодня волнует другое. Сколько раз человечки ёрничали об очередном несостояв­шемся конце света. Опять проскочили мимо апокалипсиса… Дохихикались. А ведь сигналы были. Сменили зиму. Кто-то наблюдательный мог бы заметить, что в лесу исчезли пирамиды муравейников. Эти мудрые труженики, очевидно, испугались грозящих перемен и куда-то передислоцировали своё вековое общежитие. Просыпаются давно умершие вулканы и гейзеры, соседние галактики всё чаще бросают в нас камни в виде астероидов. И вот на тебе – пандемия. Эх, обнулить бы эту сраную цивилизацию и попробовать бы всё сначала, слившись в экстазе в пещерах.

Александр Ширвиндт: «Жду, когда Ломоносов в лаптях с рукописью припрётся» Подробнее

Оптимистический постскриптум

– Ровно 200 лет назад «Наше всё» писал в заметке «Холера»: «Вдруг 2 декабря получаю в Михайловском известие, что в Москве холера. Я тотчас собрался в дорогу и поскакал. Проехав 20 вёрст, ямщик мой останавливается: «Застава!» Несколько мужиков с дубинами охраняют переправу через какую-то речку с повелением никого не пускать. Я им сказал, что, вероятно, карантин. И в доказательство предложил им серебряный рубль. Мужики со мной согласились, перевезли меня и пожелали многие лета». Так что нам не привыкать. Единственное, непонятно, кому сегодня давать взятку.