Свет и тьма Кобоны. Здесь оживали блокадники, а бандиты становились людьми

Это место называли землёй обетованной между вратами ада. Старая рыбацкая деревня Кобона на берегу Ладоги да небольшая церквушка. Тут находился главный эвакуационный пункт, добравшись до которого можно было хотя бы надеяться на жизнь.

В Кобоне переплелось друг с другом невозможное: богоборчество, блокада, детские могилки, возвращение к вере и судьба знаменитого бандита из 1­990-х. Никольская церковь словно соединяет все эти нити в один моточек. Все страдания — свои и людские.

В день по 40–60 бомб

Первый деревянный храм здесь выгорел дотла, второй возвели из камня в 1821 году. Другой пожар — богоборческий — уничтожил храм изнутри. Его разграбили до нитки, осиротили, расстреляв настоятеля. Крест на колокольне с особыми гранёными стёклами, отражавшими свет, служил маяком для рыбаков. А немецкие лётчики называли его огненным шаром. Для них это тоже был ориентир. На Кобону падало по 40–60 бомб в день, и ни одна не зацепила храм. Фрагмент заряда хранится в витрине, а тот крест — в алтаре.

О том, что здесь было до эвако­пункта, никто не знает. В документах ни слова. И пока молчат бумаги, говорят люди.

Возрождение храма застали те, кого спасли в стенах этого эвакопункта. Это по их просьбам вспомнили о разбитой церквушке на берегу Ладоги. Вспомнили тех, кто там выжил, и тех, кто не сумел.

Вот они, кадры памяти. Едва живая мать закрывает глаза двухлетнему сыну. Целует ручки и ножки Юры — мощи, обтянутые прозрачной плёнкой кожи. Мать сама еле двигается и только шепчет: «Не побегали твои ноженьки, сыночек, по зелёной траве...» Рядом уже остывшее тело другой женщины, и девочка лет пяти старательно открывает пальчиками веки матери, тут же вторая её малютка, не больше года отроду, припадает к пустой груди. А вот у стенки, ближе к алтарю, лежит худой, высокий дедушка с седой бородой. Мальчишки с улицы с пустыми руками не прибегают — солдаты обязательно чем-то угостят. Они всё с этим дедушкой делят. Выходили его, выжил. Каким-то академиком оказался. Всё это в письмах и воспоминаниях, хранящихся в местном музее.

Две ступени — как порог в жизнь

Умерших хоронили сразу же за стенами храма. Их место занимали всё новые ленинградцы. Стоны и плач были тихими, но мучительными. Особенно мучительные звуки издавал один подросток. Он пришёл сюда из Ленинграда по озеру в мороз 30 километров — не дожидался, чтобы вывезли, сам отправился на Дорогу жизни.

Две ступени на входе оставили нетронутыми при стройке. И спустя годы, приезжая сюда, блокадники смотрели подолгу на эти ступени. Как порог в тепло и жизнь.

Их отогревали у печей, по ложке выдавали тёплую кашу. По ложке... Всех местных предупредили строго: эвакуированных сильно не кормить — нельзя, во вред. Дают похлёбку, едва успел человек пару глотков с жадностью сделать, как её отбирают. Мальчишек научили, что лучше сразу выбивать из рук еду, сам человек не отдаст. Жалеть не надо — жив останется, спасибо скажет. За кем не углядели, того мёртвым подбирали на ступенях церкви. Съел варёное яйцо — и упал замертво. А хоронили их не только здесь — по всей дороге.

Как-то на одну баржу, что шла к пирсу, налетели немецкие истребители. Боеприпасы уже закончились, они просто начали низко летать над людьми. В истерике пассажиры бросались в озеро. И всё. Их выловили баграми, сделали братское захоронение...

В этой церкви есть библиотека. Там особый, страшный многотомник. Первый ряд стеллажа занят красными корешками со списками умерших. И всего несколько томов ниже — это выжившие.

Вымывает из человека дурное

За возрождение храма плотно взялись в 1996 году, восстанавливал его экс-губернатор Ленобласти Вадим Густов. Основными меценатами были и Константин Яковлев, и Александр Васильев. Обоих уже нет на свете. Яковлев в 1990-е слыл знаменитым Костей Могилой. Бандит. Могилой был прозван не за кровавые расправы, а за кладбищенский бизнес. Старожилы Кобоны помнят, как он привозил сюда доллары в чемодане. Вроде бы даже хотел отойти от дел и уйти в монашество. Говорят, повлиял отец Пахомий.

— Что привело его сюда, не наших умов дело. Я тоже здесь оказалась неожиданно для самой себя 17 лет назад. Отец Пахомий — сильный молитвенник, — признаёт староста церкви Светлана, перебирая карточки в альбоме 20-летней давности.

А ещё говорят, едва в Петербурге узнали, на какую церковь Могила собирает деньги, братки тотчас пустили шапку по кругу. Каждый хотел дать денег на ту самую, что укрыла, сберегла столько невинных жизней. И стать самому чуточку чище, живее.

Наперекор всему. В блокадном Ленинграде заключались браки и рождались дети Подробнее

Оно и правда — любой ленинградец, будь он даже беспутный преступник, чувствует, впитывает память о блокаде как святое. Каким-то непостижимым чудом она вымывает из человека всё дурное. И глядишь — просыпаются в душе ростки человечности и любви.