Самосожженец. 30 лет с нами нет Владимира Высоцкого

Слава

Популярность его была феноменальна, немыслима. 1968 год. Лето. Съёмки фильма «Хозяин тайги» в Сибири, в селе Выезжий Лог. Высоцкий с Золотухиным, исполнители главных ролей, живут вместе в пустом брошенном доме, «главная героиня» их скудного интерьера — гитара. Ночами Высоцкий сочиняет свою «Баньку», а днём... Вокруг дома стояли, сидели, лежали в бурьяне, заглядывали в окна местные жители. Они не только видели живого Высоцкого — им удавалось подглядеть, как он песни сочиняет! Eго слава докатилась даже до этой глуши. Золотухин по роли не снимал милицейской формы (он играл милиционера Серёжкина), поэтому люди всерьёз думали, что он — личный охранник Высоцкого, и просили, чтобы показал им их кумира вблизи. Золотухин выманивал друга на крыльцо под разными предлогами. А потом подумал: а чего это я его за просто так показываю? И вот очередным ходокам он велел принести кумиру молочка парного. И понесли — молоко, сливки, сметанку, творожок. На заработанном на Высоцком «сырье» Золотухин чуть было масло сбивать не приноровился, но тут Владимир Семёнович пресёк его бурную хозяйственную деятельность: весь дом, говорит, горшками заставил! Он же не знал, что друг им приторговывал помаленьку. Золотухин же тем временем додумался брать «за погляд» чего покрепче, а именно — самогон. И понесли местные самогон...

Потрясающее обаяние Высоцкого действовало на окружающих моментально — вспомнить хотя бы историю его знакомства со второй женой, Людмилой Абрамовой (матерью его сыновей). Они оба снимались в Ленинграде, но не были знакомы друг с другом. Поздним вечером Абрамова возвращалась в гостиницу — и вдруг увидела на улице изрядно выпившего человека со ссадиной на голове и в рубашке с оторванными пуговицами. Пока думала, как бы его обойти, он... попросил у неё денег: в ресторане случилась какая-то бурная сцена, он что-то разбил, ему выставили счёт. А денег у Людмилы — ни копейки. Тогда она сняла с пальца старинный фамильный золотой перстень с аметистом и отдала Высоцкому, чтобы он откупился им там, в ресторане. А потом он поднялся к ней в номер, пел песни и с ходу предложил стать его женой.

«Рвусь из сил и из всех сухожилий» (Хлопуша в «Пугачёве»)

 Больше они не расставались, хотя расписались не сразу. «А ей остались сыновья с его чертами», — как написала Вероника Долина в стихотворении, посвящённом Абрамовой («Была ещё одна вдова, о ней забыли»).

Его, «всенародного Володю», любила и слушала вся страна — от академиков до работяг и «блатарей». По слухам, его любили послушать на «высоких дачах» «большие люди», и лично Л. И. Брежнев. А однажды он пел опальному Хрущёву и даже выпивал с ним, попав случайно к нему в дом.

Коллеги вспоминают, как, будучи на гастролях в Набережных Челнах, однажды после спектакля они шли по улице, и почти изо всех окон рвался его голос. И Высоцкий, вспоминает Алла Демидова, «шёл, как Спартак, гладиатор, выигравший победу, сквозь собственный голос».

Травля

Высоцкого отличала фантастическая работоспособность: за 42 с половиной года — около 800 песен-стихотворений («Мне есть что спеть, представ перед Всевышним, мне есть, чем оправдаться перед ним» — его последние строки), пластинки (и у нас, и на Западе), проза, два сценария, режиссёрский замысел фильма «Зелёный фургон», радиоспектакли, 27 ролей в кино (даже в год смерти — «Мартин Иден» на радио, Дон Гуан в «Маленьких трагедиях» в кино) плюс песни к десятку фильмов. И конечно, крупные роли в театре. Иногда — эпизоды, но их — по 4-5 в одном спектакле. И концерты, концерты... По России и по миру. Иногда у него случалось по 5-6 выездных концертов в день! Он отрабатывал их честно — до сбитых в кровь пальцев и сорванных до крови голосовых связок. В этой немыслимой гонке он порой срывал спектакли, да и вообще отношения его с Юрием Любимовым, главой Театра на Таганке, были весьма непросты. Известно, что однажды после очередного крупного разговора Любимов сжёг у себя в пепельнице трудовую книжку Высоцкого, исписанную выговорами и увольнениями, и велел завести новую.

Высоцкий и впрямь «рвал из сил и из всех сухожилий» и к микрофону «вставал как к амбразуре». Поэт Вознесенский говорил, что, когда Высоцкий поёт, страх берёт: такой ведь и зарезаться может — прямо здесь, у всех на глазах. Халтурить он не умел и пел с равной, полной самоотдачей и на сцене Таганки, и с экрана, и в Академгородке, и перед звёздами Голливуда (а такое тоже бывало), где не понимали, о чём он поёт. «Может, кто-то когда-то поставит свечу мне за голый мой нерв, на котором кричу»...

А власти между тем славы его будто и не замечали. Зато травили, как в «Охоте на волков». За то, что «спины не гнул, прямым ходил»: «Мне объявили явную войну за то, что я нарушил тишину, за то, что я хриплю на всю страну, чтоб доказать — я в колесе не спица!»

Ни официальных концертов с афишами по городу, ни званий, ни «членства» в союзах писателей, композиторов. А он так хотел, чтобы поэты его восприняли всерьёз! Его не утверждали киноначальники в кинопробах, вырезали из готовых лент его кадры и песни, не дали запуститься с «Фургоном». Он же как-то по-детски ответил в анкете для друзей: «Хочу, чтобы везде пускали».

А попытки властей «срежиссировать» его похороны? Запретить спектакль в его честь на Таганке — «Владимир Высоцкий» — в первую годовщину смерти? Его обвиняли в идейной незрелости, враждебном влиянии Запада: антисоветчик! По нему принимались постановления ЦК КПСС.

Это потом прорвало плотину — сборники, кассеты, диски и даже собрания сочинений, телепередачи, фильмы, монографии и биографии, статьи критиков, философов и филологов, мемуары друзей, книги о детстве, интервью с жёнами, мемориальные доски на домах, где жил, открытие Центра-музея и, наконец, два памятника — один на могиле, другой на Страстном, рядом с Большим Каретным! А ведь он писал: «И хотя во всё светлое верил, например, в наш советский народ, не поставят мне памятник в сквере где-нибудь у Петровских ворот!» Поставили.

Гибель

У Высоцкого было богатырское здоровье: ладный, спортивный, делал стойку на руках, легко выносил творческие перегрузки, писал чаще по ночам — а когда ещё? Даже за несколько дней до гибели ещё пел концерты. За неделю — сыграл «Гамлета», за кулисами тогда дежурила «скорая». На 24 июля у него была намечена прямая связь с космонавтами. Не смог. На 29-е — билет в Париж. Но 25-го ночью его не стало: «Лежу на сгибе бытия, на полдороге к бездне...»

Он уходил мучительно, с криками (соседи звонили, чтоб не стонал так — с его-то голосом!). Недуги его давно известны, но «очень нелегко вести себя по всем правилам, если ты опальный поэт, лишённый признания»! (М. Влади).

Его лечили, держали в больницах, которые он ненавидел. Два раза у него была клиническая смерть, а различных приступов — без счёта. «Самосожженец», — говорят о нём друзья. «Как он вообще ещё живёт?» — поражались лечившие его врачи из Склифа. Жил.

...Я была 28-го на Таганке. Шла Олимпиада, в городе стояла тяжёлая духота. Вряд ли в жизни я увижу когда-нибудь ещё столько людей — так деликатно скорбящих. Есть полуофициальная цифра — 40 тыс. собралось тогда. Родион Щедрин уверял, что так не хоронили даже Шостаковича. По всей перекрытой, оцепленной Таганке — машины милиции, милиционеры в белых рубашках, масса цветов прямо на асфальте, люди в окнах, на крышах и, конечно, в длиннейшей очереди от Котельнической. Многие с магнитофонами, и над площадью, как тогда, в Набережных Челнах, разносится его голос. Только теперь его сквозь него несли.