Диссонанс «Седьмой симфонии». Что не так с «главной премьерой сезона»?

8 ноября на телеканале «Россия» начался показ многосерийной художественной драмы «Седьмая симфония».

Как можно догадаться, картина посвящена симфонии Дмитрия Шостаковича, которую ещё называют «Ленинградской» и «Героической» — три её части были написаны композитором в блокадном Ленинграде, четвёртая и последняя — в Куйбышеве, в эвакуации, в самом конце 1941 г.

Однако режиссёр и соавтор сценария картины Александр Котт неоднократно подчёркивал: «Наш фильм — это история не про Шостаковича… Наш фильм про людей, которые её исполняли. История про Карла Элиасберга, дирижёра, которому было поручено собрать оркестр после первой блокадной зимы в Ленинграде, — это уже подвиг».

Такое намерение можно только приветствовать. Действительно, имя Элиасберга долгое время находилось в тени имени Шостаковича. Сейчас справедливость восстановлена. Скорее всего, сбудутся слова актёра Алексея Гуськова, исполнившего в фильме роль Карла Ильича: «Мне кажется, что его подвиг незаслуженно недооценён. Хочется, чтобы как можно больше людей узнали о нём и низко поклонились ему в ноги». Если в задачи создателей фильма входило пробудить интерес к личности этого человека и к тому, как 9 августа 1942 года в Ленинграде исполнили Седьмую симфонию, то надо признать — задача решена с блеском. Но интерес предполагает поиск дополнительной информации. И вот тут зрителей ожидает сюрприз.

Режиссёр заявил: «В фильме существует художественная правда, а не художественный вымысел». Реальности это соответствует хорошо, если наполовину.

Без НКВД никак?

Больше всего вопросов к наличию в картине второго главного персонажа — лейтенанта НКВД Анатолия Серёгина в исполнении Алексея Кравченко — он как бы «приставлен» властью помогать и одновременно наблюдать за артистом сомнительного немецко-еврейского происхождения.

Понятно, что произведению нужна движущая сила — конфликт. Понятно, что на помощь приходит избитый шаблон — в конфликте с советским интеллигентом должен состоять не партработник или чиновник, а обязательно чекист. Так принято уже лет тридцать. Это стало своего рода каноном. В данном случае сделан изящный дополнительный ход. Оказывается, чекист ещё до своего «прикрепления» к Элиасбергу руководил арестом жены режиссёра — тут и личная неприязнь, и постоянные пикировки, «оживляющие» картину.

В фильме показано, как осенью 1941 г. в блокадный Ленинград к Элиасбергу является брат его жены, Надежды Бронниковой. Судя по лицу — брат младший. Та в ужасе: «Ты ссыльный, тебе здесь находиться нельзя, город оцеплен, как ты сюда пробрался?» На присутствие ссыльного в квартире Элиасберга доносят. По лестнице грохочут сапоги. Брат успевает бежать чёрным ходом и спасается. Чекист Серёгин уводит жену Надежду Бронникову «куда следует» как сестру возможного шпиона. Предполагается, что оттуда возврата нет и не будет.

В реальности же Михаил Бронников был на 9 лет старше своей сестры Надежды. В 1932 г. его осудили по делу «О контрреволюционной организации фашистских молодежных кружков и антисоветских салонов» на 10 лет лагерей. Через 4 года лагерь заменили ссылкой в город Кировск Мурманской области. В Ленинград Бронников приехал вполне легально, ещё до войны, в самом начале июня 1941 г. Приехал в отпуск и просил его временно прописать у сестры, о чём имеется запись в домовой книге. Получил отказ. 5 июля был арестован повторно без всяких доносов. Потом следы его теряются. Скорее всего, он погиб.

Новогодние мытарства

А что же его сестра и жена Элиасберга, концертмейстер Надежда Дмитриевна Бронникова? Согласно фильму, она томится в застенках НКВД. Элиасберг встречает Новый 1942 год в одиночестве, вспоминая, каким славным казался этот праздник год назад, когда он, растяпа, желая сделать сюрприз своей жене, сжёг по недосмотру в духовке гуся…

«Дрянь» не гадость. 5 лучших сериалов XXI века Подробнее

Это впечатляет. Но реальности не соответствует ни в одном моменте. Для начала, Карл Ильич Элиасберг был человеком, доходящим в своей аккуратности до педантизма. По воспоминаниям руководителя Санкт-Петербургской филармонии Юрия Темирканова, это проявлялось и в кулинарии: «Он сам с наслаждением, обязательно подвязав фартук, подходил к плите (фартук был невероятно опрятен, и в него облачались с такой же внимательностью, как во фрак перед концертом) и по своему рецепту “исполнял произведение” из трёх яиц, всегда волнуясь…» Мог ли такой человек сжечь праздничное блюдо, не доглядев? Вряд ли.

1942 год супруги Карл и Надежда совершенно точно встречали вместе. Конечно, праздник был так себе – голод и холод не способствуют новогоднему настроению. Но не только это омрачало жизнь. В своём письме композитору Владимиру Крюкову Надежда Бронникова писала: «Маша чудовищно нас покинула 3 декабря». Маша — это домработница, которая перед уходом чуть ли не дочиста ограбила семью. Пропали не только стремительно дешевеющие деньги, но и ценности, которые можно было обменять на продукты.

Вот что вспоминал сам дирижёр: «27 декабря мы дали свой последний концерт перед трёхмесячным перерывом… Не было сил, люди падали, болели и умирали. Мы с женой продержались до середины января. Жили мы на казарменном положении в Радиокомитете, потому что при таких бытовых условиях находиться дома не было никакого проку… В январе месяце тогдашний председатель Радиокомитета Виктор Антонович Ходоренко увидел, что мы с женой еле таскаем ноги. Он достал нам две путёвки в «Асторию». Эта гостиница была превращена в стационар дистрофичного госпиталя». Словом, никаких «застенков» НКВД не было. Наоборот — забота по мере сил.

Подсказка из книги. Как идеи Жюля Верна помогли блокадному Ленинграду? Подробнее

Крути педали

В фильме лейтенант Серёгин помогает Элиасбергу в розысках музыкантов, которые призваны в армию и служат во фронтовых частях. Отправляются в дорогу на грузовике. Незадолго до этого лейтенант чеканит: «Мне поручено собрать оркестр, и я соберу его — с вами или без вас». Такого не могло быть по определению. Дирижеров уровня Элиасберга в Ленинграде на тот момент попросту не было. Так что «без вас» не вышло бы никак. Да и ездил Карл Ильич не на машине, а на велосипеде Latvello, произведённом ещё в независимой Латвии, который ему специально выдали по распоряжению Горкома партии. При этом в кармане Элиасберга лежал приказ не абстрактного чекиста, а конкретного генерал-майора РККА Дмитрия Холостова, который занимал в то время должность начальника политуправления Ленинградского фронта. Валторнист Николай Дульский, служивший тогда в 351 зенитно-артиллерийском полку, вспоминал, как дирижёр проехал 15 км мимо обстреливаемых пороховых складов, чтобы поторопить откомандирование Дульского в оркестр.

В фильме некий бодрый человек в пальто с каракулевым воротником бегает по городу и убеждает Элиасберга не ломаться и подключиться к воссозданию оркестра: «Только так можно помочь Надежде Дмитриевне». Надо ли было помогать Бронниковой спастись из «застенков НКВД», куда она и не попадала, мы уже выяснили. Но кто этот человек? Судя по всему — Борис Загурский, начальник Управления по делам искусств Ленгорисполкома. Был ли он бодрым в начале марта 1942 г., когда приняли решение восстановить работу оркестра? Вот как пишет об этом сам Элиасберг, которого под руки то вели, а то и несли из стационара для дистрофиков на Фонтанку, где располагалось Управление: «На койке, приставленной впритык к столу, лежала фигура, укрытая с головой. Холод был собачий. Фигура с трудом села на постели. Это был Борис Иванович Загурский».

Эра Шостаковича: от травли до феноменальной популярности Подробнее

No smoking

В фильме лейтенант Серёгин, пытаясь наладить с дирижёром диалог, предлагает тому закурить, щеголяя сортом папирос: «Наша марка». И получает сухой ответ — Элиасберг говорит, что предпочитает папиросы «Норд».

Да, дирижёр курил с молодости. И привык курить помногу, что отмечали в стационаре для дистрофиков: «Сейчас ограничен в курении. Страдает от этого очень. Плохое общее состояние. Вялость, апатия. Лежит целый день в постели. Отсутствие табаку переживает мучительно». Кстати, виновником его никотиновой зависимости был не кто иной, как однокурсник по консерватории, знаменитый композитор: «Элиасберг рано пристрастился к курению, так как Шостакович, начавший курить ещё раньше, убедительно объяснил, что папироса притупляет чувство голода». Но непрерывно дымить, как это делают герои фильма, в блокадном Ленинграде не мог себе позволить никто. И табаком просто так не разбрасывались. Ударник оркестра Элиасберга Жавдет Айдаров в феврале 1942 г. писал отцу: «Папа! Как у вас в Самарканде дела с папиросами? У нас в Ленинграде на базаре только можно достать, и то по 75-80 руб. за пачку у спекулянтов. Мы ходим и у друг друга клянчим…». Официально пачка того же «Норда» тогда стоила 2 руб. 60 коп. Но чёрный рынок диктовал свои условия. Ближе к лету пачка папирос стоила уже 150 руб. Сомнительно, что небогатый лейтенант НКВД мог курить, да ещё и предлагать папиросы «Наша марка». Которые, к тому же, производились в Ростове-на-Дону и едва ли могли так вот запросто появиться в осаждённом городе. «Норд», правда, производили на ленинградской фабрике им. Урицкого. Но и эти папиросы были, скорее всего, недоступны. Писатель-блокадник Павел Лукницкий отмечал в дневнике: «Все крутят самокруты, у всех вместо спичек — лупы, в солнечные дни чуть не всё население пользуется для добывания огня линзами всех сортов и любых назначений». Да-да, спички тоже были дефицитом…

Вообще же после просмотра нескольких серий создаётся впечатление, что одним из немногих вполне историчных моментов картины, подтверждающихся воспоминаниями исполнителей Седьмой симфонии, можно назвать раздачу жителям рассады и участков городской земли для разведения подсобных огородов. Да ещё спасение ударника оркестра, Айдарова. Действительно, он не явился на репетицию оркестра, и когда дирижёр спросил, в чём же дело, ему ответили, что тот в мертвецкой. Элиасберг отправился туда и нашёл барабанщика среди трупов. Но не мёртвого, а упавшего в голодный обморок — к покойникам его положили по ошибке.

Но очень и очень многое — от принципиальных вопросов вроде «помощника из НКВД» и до мелочей вроде папирос — при детальном рассмотрении оказывается не то чтобы домыслом, а, скажем так, — «хорошо отредактированной реальностью». Конструкцией из серии «мы покажем историю не такой, как она была, а лучше — такой, как она могла бы быть по нашим представлениям». Подход как подход, в нём нет ничего плохого. Но лежит он всё-таки в сфере художественного вымысла, а не художественной правды.