Александр Ширвиндт: «Чтобы надежды сбывались, надо что-то делать»

С чистого листа

- Александр Анатольевич, напомню вам одно из наших прош­лых интервью. Тогда начинался год Лошади. Вы сказали, что на работягу - Лошадь можно надеяться. Но в тот год обвалился рубль - Лошадь подвела. Сейчас наступает год Красного Огненного Петуха…

- В наш безумный век у нас всегда зыбкая предновогодняя надежда на очередное несчаст­ное животное из гороскопа. Каждый год придумывают, что же может подарить календарь. Так вот, я думаю, что петух очень подозрителен. Во-первых, он красный. «Пустить красного петуха» - это же устроить пожар! Правда, петух - это всё-таки элемент рассветного кукареканья. Значит, мы надеемся на пробуждение в прямом и переносном смысле. К тому же петух - птица, которая не летает, но при этом крылья есть. А с крыльями есть надежда, что к концу года наш петух взлетит… 

Вообще, когда есть надежда - это хорошо. Дефицит и надежда - стимулы существования. Но, чтобы надежды сбывались, надо что-то делать, а не надеяться на петуха. 

- В Новый Год многие пытаются начать жизнь с чистого листа. А вам часто приходилось начинать жизнь с чистого листа?

 - У меня его никогда не было. Всё время на листе уже было что-то накалякано, напачкано, поэтому приходилось начинать с середины листа. А это трудно. И потом, каждый раз «начинать с чистого листа» - в этом есть колоссальный эгоцентризм: всё отмести и начать сначала. А шлейф предыдущих испоганенных листов куда деть? Выбросить? Это надо иметь большую силу воли и бессовестность.

Погоня за идеалом

- За Трампа, ставшего новым президентом США, наши люди болели, наверное, даже больше, чем за наших спортсменов. Получается, что наши надежды связаны и с ним тоже?  

 - Можно и на него понадеяться для разнообразия. Он артистичный, нахальный. Он артист, это видно. А без шоу мы не можем.  

Вообще же я с заграницей в сложных отношениях. Страшно сказать: я нигде не могу находиться больше двух недель. Доказано практикой! Были первые выезды артистов из СССР. И мы с Державиным ездили несколько раз обслуживать ограниченный контингент советских евреев в Германии, Америке, Израиле. И вот как-то идём мы по Монреалю. Жара. Едет огромный, старый, открытый «шевроле», бока у него ещё деревянные были. Там сидит большая компания весёлых людей. Увидели нас, остановились и кричат: «Ой, Ширвиндт, Дер­жавин! Слушайте, не морочьте себе голову, оставайтесь!» И уехали. 

Так вот, мы не морочили себе голову - и возвращались. Как бы пафосно ни прозвучало - это патриотизм. Сейчас не знают, каким способом его прививать: то ли Церковью, то ли новым комсомолом, то ли спортивными лагерями. Ничего не получается! Потому что патриотизм - он эмбриональный, он в крови, он не от пунктов партийной программы возникает. 

В царской России был патриотизм квасной, в Совет­ском Союзе - смысловой, идеологический. А сейчас, когда всё размыто и мы не знаем, какой строй строим и даже в каком строе живём, патриотизм стал абсолютно философским параметром.

- Может, патриотизму мешает приживаться постоянная оглядка на Запад? Даже у вас в театре две последние премьеры - по Хемингуэю и «Никогда не позд­но» по американской пьесе.

 - Моноспектакль Фёдора Добронравова «...И море» по Хемингуэю - парад высочайшего актёрского мастер­ства. А «Никогда не поздно» - спектакль о нашем фитнес-существ­овании, которое сегодня заменило беседы, застолья, дружеский преферанс. Все, задыхаясь, гонятся за идеальным состоянием тела и вечной молодостью. Это первое. А второе, о чём говорится в этом спектакле, - возрастные перепады личных взаимоотношений в 20-30-40 лет. Сторонники подобных конт­растов утверждают, что это бодрит и дико освежает! Я завидую, но лично уже не потяну. Поэтому перенёс на сцену.

А про оглядку на Запад... Перекупленные телевизионные проекты, многолетние игры - всё это калька с западных передач, некоторые, правда, перелопачены под наш ландшафт. Это всё нам вдалб­ливается. Самая страшная пытка Средневековья, когда человека приковывали и ему на темечко по капле капала вода. Через какое-то время эта капля становилась убийственно страшной. 

Шквал пёстрых телекриков и одна длинная громкая антимелодия, называющаяся «­Евровидением», - всё это бесконечная потеря российского менталитета. Мюзиклы, например, - это же не наше! Водевиль, скоморохи, комическая опера - всё это было в России. Но теперь бесконечные мюзиклы. На Бродвее делают мюзиклы так же, как негры играют в баскетбол. Мы не можем так играть в баскетбол и не можем так делать мюзиклы. Не наше! Городки, бани, прорубь, зарывание в снег после самогона - это да. А вот эти все резинки, тренажёры и пр. - это оттуда. Иногда посмотришь и подумаешь: «Ну, всё, х­ана, конец света!» Но порой я еду в театр мимо, например, Музея Пушкина или Третьяковки и вижу: кругом слякоть, жуть, а на улице стоит огромная очередь на Рафаэля, Айвазов­ского или Серова. Когда по этой очереди проводишь глазами, видишь, что это не фитнес-люди. Значит, они есть, просто их не видно.

«Они есть»

 - Зато хорошо видно других - ту же «золотую» молодёжь, гоняющую по столице на дорогих машинах. Вы ведь тоже были «золотой» молодёжью. Тоже так о себе заявляли?

 - Мы не поджигали дома, не гоняли на автомобиле «Победа» вверх по улице Горького, сшибая прохожих. Но пар-то выпускать надо было. Так что мы придумывали для себя какие-то игры. Например, сажали самолёты около «Шереметь­ево». Руководил посадками Марк Анатольевич Захаров. Тогда «Шереметьево» не было так забаррикадировано. Там был забор, взлётно-посадочные полосы, а дальше - лес. Мы приезжали в этот лес, разводили три костра. Самолёты заходили над нами на посадку, а Марк на те, которые ему почему-то не приглянулись, махал руками и кричал: «Кыш, кыш, кыш о­тсюда!»  

Наш экстремальный спорт тоже был скромным. Две машины тихонечко ехали рядом, задние окна открыты. А Андрюша Миронов во время движения перелезал из окна одной машины в окно другой. У нас, водителей, была задача - чтобы он переполз целым. 

- А на тех детей с супер­возможностями, которых теперь в разных передачах показывают, надежда есть?

- В одной такой программе я видел девочку, которая крутит головой, как перископом. И трёхлетнего мальчика, который наизусть знает весь глобус. В зале сидят родители, чьё тщеславие бесконечно. А их дети лишены детства. Где двор с песочницей, строительство замков и снежных баб?.. Где полные штаны? Кстати, высчитано не сегодня и не вчера, что вундеркинды очень редко становятся нобелевскими лауреатами. 

Но мне кажется, что основная часть нашей молодёжи имеет перспективы. Это как очередь в музей. Таких молодых людей не видно, но они есть. И именно они дарят надежду.

Валентина ОБЕРЕМКО